Круиз на краю бездны - Людмила Мартова

тем самым нарушения в работе мозга или, как в случае с Анной Михайловной, сердечный приступ.

– А с Беловым?

– Его вскрытие еще не провели, но Вася позвонил в Муром и попросил проверить, не с аналогичным ли случаем мы имеем дело.

– И они согласились?

– Согласятся, – Лурье опять пожевал губы. – Я позвонил своему приятелю, генералу МВД. Десять лет назад я сделал операцию по пересадке почки его единственной дочери, и все эти годы он уверял меня, что мой должник. Так что я обратился к нему за помощью. Тела Анны… Михайловны и Белова заберут в Москву и все проверят еще раз. А к нам на теплоход завтра в Нижнем Новгороде сядет следственная бригада.

Таисия поежилась.

– Страшновато, – призналась она. – Одно дело подозревать, что на теплоходе произошли два убийства, а другое – точно это знать.

– И нет никакой гарантии, что убийства не повторятся, – задумчиво согласился Орлов. – Мы же не знаем, почему преступник выбрал своими жертвами именно Быстрову и Белова. И сколько еще жертв он наметил. Убивал он ночью, когда люди одни в своих каютах.

Он быстро окинул внимательным взглядом Таисию, а потом Лурье. Академик считал этот взгляд правильно. Все-таки мозг у него был не по возрасту острый.

– Даже не думайте, дорогой Иван Александрович, – запротестовал старик. – Я прекрасно сам могу за себя постоять. Я обещаю запереть дверь на ночь и никому, кроме вас, не открывать. В конце концов, недаром говорится, предупрежден – значит вооружен. Я знаю, что впускать в свою каюту кого-то чревато серьезными неприятностями. Вот никого и не пущу. Если вам так приспичило ночевать не одному, защищайте Таечку.

Почему-то это, пусть и довольно провокационное, предложение вызвало у Таисии Ермолаевой панику.

– Я тоже не собираюсь никого впускать ночью в свою каюту, – довольно резко отреагировала она. – Так что в защите не нуждаюсь. Думаю, Иван найдет, кого опекать ночью.

Признаться, Орлов не понял, что она имеет в виду. Ладно, с этим он потом разберется. Пока есть дела поважнее.

– Раз речь идет об отравлении, то мне нужно кое-что вам рассказать, – заявил он. – Дело в том, что накануне той ночи, когда погибли Анна Михайловна и Белов, я случайно стал свидетелем одного странного разговора.

И он пересказал академику и Таисии эмоциональную беседу, которую подслушал в каюте триста двадцать восемь.

– Там разговаривали мужчина и женщина. Обсуждали, что какое-то вещество при двукратном превышении дозы превращается в яд с гарантированным летальным исходом. Мужчина просил потерпеть, а женщина уверяла, что опробовала все, что могла, и осталось только одно…

– И ты никому не сказал? – возмутилась Таисия. – Иван, если бы ты поднял тревогу, Анна Михайловна, возможно, осталась бы жива. Эти двое из триста двадцать восьмого номера ее отравили. И Костика тоже.

– Не факт, – задумчиво не согласился с ее выводами Лурье. – Но проверить надо. Иван Александрович, голубчик, вы видели этих людей? Способны указать на них в ресторане? Не караулить же нам их под дверями номера.

– Мужчину я не видел, – признался Орлов. – Только слышал. Но у него очень характерный голос. Такой старческий, надтреснутый. А женщина выскочила из номера, чуть не врезавшись в меня. Так что ее я, разумеется, узнаю. Ей лет пятьдесят, с короткой стрижкой на седых волосах. Мне тогда и в голову не могло прийти, что речь идет о чем-то серьезном. Обычный разговор, который мог касаться чего угодно.

– И все-таки совпадение нехорошее. Ладно, пойдемте на ужин. Там присмотримся.

В ресторане Орлов в очередной раз поблагодарил себя за предусмотрительность, с которой он избавился от присутствия за их столиком Павла Бурчевского. Их детективная троица теперь могла вести тихую беседу, не привлекая ничьего внимания. Сам Бурчевский же с удобством расположился на прежнем месте Таисии, с аппетитом поглощая еду, которую он набирал на шведском столе в огромных количествах, и беседуя со своей соседкой Лизой, которая выглядела совершенно потерянной.

У Лизы было такое лицо, словно она только что утратила последнюю опору под ногами. Конечно, в какой-то степени так оно и было. Лишь сутки с половиной прошли с того момента, как ее благодетельницу убили, но, с другой стороны, накануне Лиза выглядела гораздо лучше, чем сегодня.

Вчера у нее было заплаканное лицо, а сегодня какое-то опрокинутое, с запавшими мертвыми глазами. Она сидела за столиком над пустой тарелкой, в которую не положила даже крошки еды, и безучастно смотрела за окно, на плещущие о дебаркадер волны Оки. Первый шок прошел, и теперь она осознала, что Быстровой больше нет? Или корень ее горя кроется в чем-то другом?

Усилием воли Орлов вспомнил, что его должна интересовать вовсе не Лиза, а обитатели триста двадцать восьмого номера. Он обвел глазами зал и тут же увидел ту седую коротко стриженную женщину, которая чуть не врезалась в него в коридоре. Она сидела за столом с двумя спутниками: наголо бритым мужчиной, по виду ее ровесником, и пожилой женщиной далеко за семьдесят, которая с мягкой улыбкой на лице катала по столу хлебный мякиш.

И что? Могут они быть убийцами двух человек?

– Мама, надо поесть, – негромко произнесла женщина.

Орлов бы ни за что не расслышал, если бы не прислушивался к разговору именно за их столиком. Надо признать, что беседа их опять выглядела крайне подозрительно.

– Марусенька, я не хочу, я сыта. Я же уже ужинала сегодня.

– Я не Маруся, я Рита. Маруся умерла сорок лет назад, – женщина говорила с какой-то усталой обреченностью.

– Да? – удивилась пожилая дама.

– Да. Валера тогда ходил в школу. И вы еще сегодня не ужинали, мама. Поэтому ешьте.

– Это они? – спросил у Орлова Лурье, естественно, заметив, что Иван прислушивается к чужому разговору.

– Да, – кивнул он.

– Ох уж этот Альцгеймер, – академик вздохнул. – Вот чего я всю жизнь боялся больше всего, так это потерять разум. Физическая немощь не пугает так, как это.

Орлов с непониманием смотрел на него.

– Иван Александрович, голубчик, совершенно очевидно, что у той женщины, что постарше, синдром Альцгеймера, причем в уже довольно далеко зашедшей стадии.

– С чего вы взяли?

Нет, академик не переставал удивлять Ивана. Вот уж кому синдром Альцгеймера точно не грозит. Если к восьмидесяти двум годам Леонид Петрович сохранил такой острый ум, то и в могилу сойдет в полном разуме. Дай ему бог здоровья еще на долгие годы.

– Иван Александрович, вы же все-таки врач, – в голосе академика прозвучала укоризна. – Ладно, этих фигурантов нашего дела я беру на себя. А пока давайте ужинать. Голубчик, мы с Таечкой хотим белого сухого вина.

День шестойНижний Новгород