Шарль Эксбрайя - Ночь Святого Распятия

Святой четверг

Войдя в мой номер, Алонсо уже с порога спросил, не спятил ли я окончательно. Я промолчал, прекрасно понимая, что, пока мой друг не выложит все, что накипело у него на душе, мне не удастся вставить ни слова — Алонсо и слушать не станет. Не сей раз он выдал все сразу: и о моем непонятном поведении по его приезде в Севилью, особенно с тех пор как к нам присоединился Арбетнот, и о моем непомерном тщеславии и желании во что бы то ни стало, невзирая на обещания, действовать в одиночку, и о недостатке искренности, возможно повлекшем за собой невосполнимые потери (однако имя Хуана он так и не решился произнести), наконец, о вопиющей неосторожности: вместо того, чтобы лежать в постели и лечить рану, меня, видите ли, снова потянуло на подвиги. Наконец, совершенно запыхавшись, Алонсо умолк, удивленный, что я и не думаю спорить.

— Пепе… ты по-прежнему собираешься лететь завтра вечером?

— Не знаю.

И Алонсо распалился с новой силой, особенно напирая на профессиональную ответственность перед Клифом Андерсоном и чисто дружескую — перед Рут. Кто дал мне право не слушать никаких советов? Да за кого, в конце концов, я себя держу? Понимая, что досада Алонсо вызвана исключительно его привязанностью ко мне, я и не думал переживать… Воспользовавшись паузой, когда он переводил дух, я небрежно заметил:

— А вообще-то, возможно, я и улечу завтра вечером…

— Ах, все-таки — да…

— Разумеется, если к тому времени буду еще жив.

— А что это значит?

— Просто прежде чем сесть в самолет, я собираюсь встретиться с Лажолетом и не исключено, что к тому времени, когда лайнер поднимется в воздух и направится в сторону Лиссабона, я уже успею перебраться в мир иной.

Алонсо пришлось сесть. Не знаю отчего — то ли от моего непоколебимого спокойствия, то ли от последнего сообщения у парня просто подкосились ноги.

— Как это понимать, Пепе? Ты бредишь?..

— Взгляни…

Я показал Алонсо пулю, извлеченную хирургом из моего плеча. Он взял ее и внимательно осмотрел.

— Ну и что?

— По-твоему, стреляли из «смит-и-вессона»?

— По правде говоря…

— Могу заверить тебя, что эта штуковина вылетела вовсе не из «смит-и-вессона»… Меж тем мертвый Эрнандес сжимал в руке именно это оружие… Вывод ясен?

— Ты хочешь сказать, что Лажолет был там?

— У тебя в руках его визитная карточка.

Алонсо немного помолчал.

— И что ты намерен делать? — спросил он потом.

— Как я тебе уже сказал, встретиться с Лажолетом.

— Но, черт побери! Ты ведь понятия не имеешь ни кто он, ни где?

— Не имеет значения. Лажолет сам меня найдет.

— Зачем?

— Из-за этой истории с пулями — она ведь неизбежно приведет нас к нему: и меня, и испанскую полицию.

— Но откуда Лажолет узнает о твоем открытии?

— А я вовсе не собираюсь делать из этого тайну, даже наоборот… Для начала схожу в комиссариат, кстати, я уже говорил с тамошними ребятами по телефону, а поскольку с самого приезда в Севилью каждый мой шаг старательно передают нашему врагу…

— Пепе… Ты думаешь, Лусеро…

— Как знать…

— И Фернандес — тоже?..

— Нет… только не Фернандес…

— Ладно… в таком случае, жду твоих приказаний, большой босс!

— Приказаний! Как мы уже договорились, ты составишь компанию Марии, а уж я сам решу свои проблемы.

— В чем дело, а, Пепе?.. Ты больше не хочешь работать со мной в одной упряжке?

— Конечно, хочу, балбес! Но есть еще Рут…

— А какое ей до этого дело?

— Ты нужен Рут и «сеньору» Хосе — тоже… А я совершенно одинок!.. И у меня нет никакого права заставлять тебя рисковать, особенно если я нарываюсь на неприятности добровольно…

Алонсо опять пришел в ярость.

— Либо я работаю, либо — нет! И прошу тебя, оставь Рут в покое, это не ее заботы. И вообще, мне осточертело взирать, как ты корчишь из себя героя!

— У меня всего один шанс из десяти остаться в живых.

— Тем более я обязан пойти с тобой!

— Нет.

Алонсо помолчал и некоторое время пристально смотрел на меня.

— Пепе… — наконец мягко заметил он. — Поклянись мне, что ты не задумал покончить счеты с жизнью из-за… Хуана и Марии?

— Клянусь, что в первую очередь меня занимает поручение Клифа, но готов признаться, что, коли мне суждено проиграть партию, я не стану испытывать особых сожалений…

— В таком случае я не отойду от тебя ни на шаг!

— Но ты же обещал помочь Марии, верно?

— Тем хуже!

Я понял, что от Алонсо так просто не отделаешься. Пришлось схитрить. Противно, конечно, обманывать друга, но я не мог не думать о Рут и о своем крестнике. Ради них обоих я и принялся сочинять. Сделав вид, будто Алонсо довел меня до ручки, я вдруг уступил:

— Ладно, твоя взяла… Сегодня вечером вы с Чарли составите мне компанию… Предупреди его… В конце концов, для нас главное — прикончить Лажолета, а втроем у нас куда больше шансов справиться с этим делом… Днем я полежу в постели… Зайдите сюда в восемь вечера, и мы вместе решим, каким образом лучше поступить…

Я немного сомневался, что мне удалось провести Алонсо. Во всяком случае, складывалось впечатление, что он почуял какую-то хитрость.

— Ты готов дать мне слово? А, Пепе? — недоверчиво спросил мой коллега.

— Да.

Но и это его не убедило.

— Почему ты так быстро передумал?

— Во-первых, из-за Марии… Я не хочу, чтобы в такой момент она оставалась одна… А потом, все это я тебе наговорил скорее для очистки совести… У меня нет никакого желания сообщать Рут, что она стала вдовой… Но, уж коли ты так настаиваешь, могу честно признаться: знать, что ты рядом, для меня будет большим облегчением.

В эту минуту я, честно говоря, сам у себя вызывал глубокое омерзение, но зато настолько вошел в роль, что последние сомнения Алонсо исчезли.

— Так ты и вправду вообразил, идиот несчастный, будто я позволю тебе в одиночку сражаться с Лажолетом, да еще с больной рукой? Даже если допустить, что тебе и в самом деле удастся столкнуться с ним нос к носу…

Алонсо склонился над моей постелью, и мне захотелось плакать.

Когда друг ушел, я проглотил таблетку снотворного, предварительно поставив будильник на шесть вечера. Мне не хотелось бодрствовать в тот момент, когда Хуана понесут на кладбище, иначе я, не выдержав, побежал бы туда.

В шесть часов, едва зазвенел будильник, я тут же проснулся. Умывание и бритье заняли довольно много времени. Но завязать галстук и надеть башмаки без посторонней помощи я не смог. Пришлось звать коридорного. Однако щедрая подачка избавила его от искушения задавать лишние вопросы. Потом я вызвал такси и поехал в клинику. В машине я развернул пакет, который Лусеро с утра оставил для меня у портье. В каждом из двух конвертов лежала пара пуль, извлеченных из трупов Хуана и Эрнандеса. Посылка Лусеро лишь подтвердила мои догадки. Теперь так или иначе все закончится очень быстро. Ни страха, ни даже легкой тревоги я не испытывал. Ничего, кроме полного равнодушия. Сегодня Хуан впервые проведет ночь под землей, а Мария — в полном одиночестве. Остальное не имело ни малейшего значения.

В клинике меня встретили более чем холодно, и, по-моему, врачи и сестры с большой неохотой признали, что рана — в отличном состоянии. Так или иначе, из их милосердных рук я вышел в превосходной форме и с совершенно нормальной температурой. Теперь я мог без опаски ступить на избранный путь.

Разумеется, я вовсе не собирался на свидание с друзьями. Представляю, в какое бешенство придет мой Алонсо, сообразив, что я его провел! По правде говоря, никакого определенного плана я еще не составил. Я лишь надеялся (и, думаю, не без оснований), что люди Лажолета уже идут за мной по пятам и скоро покажется он сам. После этой истории с пулями он никак не мог оставить меня в живых, меж тем главаря банды уже наверняка предупредили. Время от времени я пытался проверить, не следят ли за мной, но всякий раз с досадой убеждался, что либо никому нет дела до моей особы, либо же подручные Лажолета прекрасно знают свое дело.

По каким бы кварталам города я ни шел, всюду сталкивался с семействами, завершающими ритуальный обход церквей, чтобы помолиться перед алтарем, в каждой получить отпущение грехов и благословение. На Санта-Каталина я тоже заглянул в храм Спасителя помолиться Господу, дабы помог мне справиться с Лажолетом, а к Святой Деве я обратился со страстной мольбой убедить Марию в искренности моих чувств. Когда я выходил из церкви, уже сгущались легкие сумерки, наступал один из тех чудесных вечеров, какие можно увидеть лишь в Севилье. Я радовался, что сейчас не испытываю ничего, кроме полной отрешенности. В густой толпе, запрудившей северные и южные улицы города, предназначенные для официальных процессий, кто угодно мог ударить меня ножом. Но я даже не думал об этом. Я наслаждался Севильей, словно Всевышний позволил мне прогуляться здесь в последний раз.

Время встречи с Алонсо и Чарли давно миновало. Я закурил сигару, будто какой-нибудь праздный турист, и вышел на авенида Примо де Ривера поглядеть, как входят в собор члены братства «Дель Сантисимо Кристо де ла Коронасьон де Эспина»[90], последняя из всех процессий, за которой в окружении свиты следовал его превосходительство губернатор. Нимало не тревожась о будущем, я восхищался тремя платформами: на первой возвышался увенчанный терновым венцом Христос, на другой. Он же в окружении Святых женщин сгибался под тяжестью креста и, наконец, на третьей красовалось изображение Пресвятой Девы дель Валле. Все три платформы окружали кающиеся в фиолетовых облачениях.