Джон Мэтьюз - Смертельные послания

Однако они больше не слышали впереди топота ног, который утонул в шуме многолюдной Мэдисон-стрит. Когда Брендан и Джон, а за ними Ардженти и остальные выбежали на улицу, они не увидели ничего подозрительного: в обе стороны ехали четыре или пять повозок, да еще полдюжины кебов, трамвай конки и тележка с углем загораживали им часть поля зрения в восточном направлении – люди, которых они преследовали, могли быть где угодно.

Джозеф обреченно вздохнул:

– Спасибо, ребята. Мы сделали все, что могли.

Это было слабым утешением. Понурив головы, полицейские молча поплелись к своему фургону, стоявшему на южной стороне Шэмблс.

Ардженти радовался, что после этой бешеной гонки можно было наконец идти не торопясь. У него, как никогда прежде, сильно болели ноги и продолжала кружиться голова. Его тело заливал горячий пот, и капли дождя, падавшие ему на лицо, по контрасту казались ледяными.

Когда они приблизились к фургону, их внимание привлекла группа людей, стоявших у доков и смотревших в воду.

Брендан Манн пошел узнать, в чем дело. Присоединившись к зевакам, он увидел страшную картину. Совсем рядом с тем местом, куда два дня назад приливная волна вынесла Джозефа, в серой воде плавало тело Вонючки Чарли с двумя огнестрельными ранами.

– О Господи! Идите сюда!

Манн махнул рукой своим коллегам. Но в этот момент силы окончательно покинули Ардженти. Ноги у него подогнулись, и он рухнул на землю.

23

За последние несколько недель Джеймсон провел в больнице «Бельвю» больше времени, чем ему того хотелось бы: он то производил вскрытия, то занимался здоровьем Ардженти. Расположенная в величественном восьмиэтажном здании, это была первая в стране больница, располагавшая родильным отделением и службой «Скорой помощи».

По мнению Финли, она ничем не уступала лучшим лондонским госпиталям, таким как больницы Святого Томаса и Гая, и он чувствовал себя здесь как дома, но психиатрическое отделение вызывало у него неприятные ассоциации. Окна палаты Джозефа выходили в сад с павильоном для пациентов этого отделения, сооруженным двенадцать лет назад. В теплую погоду душевнобольные гуляли в саду в сопровождении своих опекунов.

Джеймсон нередко наблюдал за этими людьми, называемыми «монголоидами»[10], с плоскими, бесстрастными лицами. Он знал, что они не должны находиться здесь, как не должен был находиться в «Бедламе» в свое время Лоуренс. При звуках визгливых криков и монотонного пения наиболее тяжелых больных у него перед глазами возникал образ его матери, закрывшей уши руками и медленно раскачивающейся взад и вперед, и он отводил взгляд в сторону.

– Вас что-то беспокоит?

Раздавшийся за спиной голос Ардженти вывел Финли из состояния задумчивости.

– Нет, все хорошо. Просто любуюсь садом, – ответил он, а потом, немного помолчав, добавил: – Температура у вас снизилась, артериальное давление в норме. Ваше состояние в целом значительно улучшилось… – Опять посмотрев в окно, англичанин поинтересовался: – Вам не мешает шум с улицы?

– Нет, я почти не слышу его, – заверил напарник.

– Очень хорошо. Вам нужно как можно больше отдыхать.

– Вы постоянно напоминаете мне об этом.

На лице Джеймсона появилась вымученная улыбка. Он, наверное, смертельно надоел Ардженти, выступая последние два дня в роли заботливой наседки. Финли укорял больного за то, что тот поднялся с больничной койки, не долечившись, подверг себя такому большому риску и причинил столько беспокойства своим родным.

Ему не хотелось вносить в отношения с Джозефом излишнее напряжение, и он сменил тему. Во время своего последнего визита Джеймсон сказал напарнику о том, что они с Томасом нашли букву на тазовой кости Люси Бонина, и теперь посвятил его в детали.

– …Колби послал в Лондон телеграмму с просьбой разрешить ему провести эксгумацию тел трех предыдущих жертв после его возвращения. Вам удалось найти специалиста по ивриту?

– Я разговаривал с одним вероятным кандидатом – директором еврейской семинарии, Сабато Морайсом. Как только выберусь из этого адского местечка, устрою вам встречу с ним. Кстати, когда это произойдет?

– Если все будет в порядке, завтра утром. Еще пара тестов, чтобы удостовериться в том, что температура у вас стабильна, и я вас выпишу, – пообещал Джеймсон и снова сменил тему: – Колби высказал пожелание, чтобы мы все вместе сходили куда-нибудь вечером перед его отъездом из Нью-Йорка, и я предложил оперу. В «Гранд Метрополитен» дают «Травиату». Он будет со своей женой Эмилией, и я уверен, вашей Софии понравится эта идея.

– Да, идея отличная, – согласился Джозеф. – Ну, а вы? Кого возьмете с собой?

– Я подумаю.

На самом деле Финли уже подумал, с кем пойти в оперу, но сейчас было не время говорить об этом.

– И вам опера наверняка понравится – ведь она исполняется на вашем родном итальянском, – заметил он.

– Я в этом не сомневаюсь.

По тону своего пациента Джеймсон понял, что опера прельщает его примерно так же, как и больница.

Ардженти договорился с Сабато Морайсом о встрече вечером – перед посещением оперы. Главный раввин выглядел бы в полицейском участке столь же неуместно, как и полицейские в синагоге, и поэтому Джеймсон предложил встретиться на нейтральной территории – в клубе «Лотос». Он отправил Джозефу на Малберри-стрит записку с предложением заехать за ним, чтобы прибыть на встречу вместе: «Мне нужно кое-что обсудить с вами».

Впряженная в кеб лошадь бежала легким галопом по Бауэри, а затем по Четвертой авеню.

– Собираетесь обсудить со мной какое-нибудь связанное с расследованием деликатное дело, о котором не хотите упоминать в присутствии Колби? – спросил Ардженти своего напарника.

– Нет. Это дело не имеет никакого отношения к расследованию. Хотя его действительно можно было бы назвать «деликатным», – отозвался Джеймсон и перевел дух. – Понимаете, женщина, которую я планирую пригласить сегодня в оперу, – Элли Каллен, подруга Камиллы Грин, которую мы допрашивали в Четвертом округе.

– А-а, понятно, – протянул Джозеф.

– Я счел необходимым поставить вас в известность об этом заранее, чтобы вы не выказали удивления, увидев ее, и чтобы она не смущалась. Тем более что там будут присутствовать Колби с женой.

– Да, конечно. Это действительно сюрприз для меня, и ваше решение представляется мне несколько… – Ардженти чуть было не сказал «странным», но решил, что это будет слишком сильным выражением. С самого начала их знакомства он и без того видел в поведении Финли много странностей, но относил это на счет классовых различий между ними. – …Необычным, по крайней мере. Что подвигло вас на это?

Джеймсон рассказал, как он проникся жалостью к Элли, когда узнал, что она не умеет читать.

– И особенно когда выяснилось, что в лице Камиллы они потеряли наставницу их детей. Мне показалось недопустимым, что еще одно поколение растет совершенно неграмотным, – объяснил он и смущенно улыбнулся. – Поэтому я решил дать ей несколько уроков, и со временем мы стали друзьями.

Ардженти обратил внимание на то, что напарник то и дело сжимает и вертит из стороны в сторону набалдашник своей трости. Он явно волновался, говоря на эту тему.

– И вы опасаетесь, что кто-то может подумать, будто эта «дружба» недопустима с точки зрения профессиональной этики, поскольку способна влиять на процесс расследования? – уточнил он.

– Да, такая мысль приходила мне в голову. Но я не считаю это достаточным основанием для того, чтобы отказаться от занятий с ней, – пожал плечами Джеймсон. – Кроме того, мы не касаемся в разговорах темы расследования – занимаемся исключительно произношением, «Чувством и чувствительностью» и «Крошкой Доррит».

– Судя по всему, опасаться вам нечего.

Ардженти улыбнулся. В определенном смысле это служило объяснением, почему у Джеймсона произошла стычка с Маккейбом во время визита к Элли Каллен. Раньше он рассказывал, будто пошел к ней только потому, что Лоуренс заметил, как некая подозрительная личность звонит в ее дверь.

Сзади послышался звон колокольчиков и металлический скрежет. Лоуренс съехал на обочину, и мимо них пронесся пожарный фургон, за которым с оглушительным грохотом проследовали четыре других. В каждый из них были впряжены по три молодых резвых кобылицы вместо гораздо более медленных меринов или ломовых лошадей, которые обычно возили тележки с углем и маслобойки. Нагруженные людьми, лестницами и ведрами фургоны, казалось, вот-вот завалятся набок.

Когда проехал последний фургон, Биделл вновь тронулся в путь. Четвертая авеню плавно перетекла в Парк-авеню. Чем больше они удалялись от Бауэри, тем роскошнее становились магазины и жилые дома вокруг. Некоторое время они ехали молча, пока Джеймсон не заговорил снова:

– Для такой девушки, как Элли Каллен, это будет особенный вечер, какого у нее никогда не было. И я не хочу, чтобы он был омрачен для нее чувством неловкости или смущения.