Фридрих Незнанский - Прощай генерал… прости!

Рейман неопределенно пожал плечами и промолчал. Потом спросил:

— А эта вся история… она им чем светит?

— Ну в принципе… Я думаю, могут применить двести шестьдесят третью статью Уголовного кодекса, это нарушение правил безопасности движения и эксплуатации воздушного транспорта, повлекшее смерть двух и более лиц. Плюс возмещение с виновных материального и морального ущерба.

Рейман поморщился:

— Я не думаю, что возникнет вообще вопрос о компенсациях, как-то это не по-людски… Да, Аня?

Та несколько отрешенно кивнула.

Разговор, в который теперь уже включилась и Анна Васильевна, больше своими воспоминаниями о муже, продолжался еще с час, пока ей не позвонили и не сообщили, что транспорт и грузчики прибудут с минуты на минуту. Значит, пора было закругляться.

В общем, завершая беседу, Турецкий ничего для себя, за исключением последнего факта, не открыл и даже подумал, что Рейману, пожалуй, не стоило лететь сюда, чтобы именно здесь выдать информацию о бортинженере Филенкове. Ну и еще о том, что Орлов погиб не сразу, а успел что-то кому-то сказать. Мог бы и в Москве это сделать. Но, возможно, он хотел как-нибудь посильно помочь Анне Васильевне, все ж не чужие. А переезд действительно подобен пожару…

Попрощались тепло и по-дружески. Турецкий пообещал при случае навестить Анну Васильевну в Москве, чтобы рассказать, чем закончится расследование.

Рейман решил немного проводить Турецкого — пока не прибыли грузчики.

— Я выйду буквально на несколько минут, Анечка, да? — И при этом он как-то странно посмотрел на нее.

— Да-да, — сухо кивнула она и ушла в комнаты…

«Это как же надо понимать? — подумал Александр Борисович. — Как продолжение? Или, напротив, начало?»

Они вышли на лестничную площадку и медленно отправились вниз.

— Она не могла там в принципе говорить то, что… могла бы, вы понимаете?.. И попросила это сделать меня. У нас же сейчас все прослушивается… И поэтому откровенный разговор был бы чрезвычайно опасен для Анечки. Да и для остальных тоже…

Турецкий подумал, что это наверняка именно так, и стал вспоминать, не сказал ли сам чего лишнего. Кажется, нет, за исключением, пожалуй, обсуждения того исчезнувшего Филенкова, которого теперь, надо думать, станет искать не только он, но и те, кому бортинженер может показаться крайне опасным. Это если исчезнувший человек действительно знает такое, что может приоткрыть завесу над тайной гибели вертолета и людей.

И вообще, зря эта фамилия прозвучала вслух, не пришло как-то в голову Турецкому, что и бывшая генеральская квартира может быть поставлена на «прослушку». Вывод? Значит, Филипп будет теперь просто вынужден опередить соперников…

Что-то еще… Какая-то деталь мучила, но вспомнить ее Александр Борисович никак не мог. Ах ну да, речь же шла и о Бугаеве. О том, что Орлов конфликтовал с ним. А между прочим, это, возможно, даже и неплохо. Если в самом деле «слушали», то Бугаю в ближайшее же время доложат, что о нем уже шла речь. Ну подготовится он к возможным вопросам. Белкин поможет. И что здесь плохого? Во-первых, это будет сразу заметно. А во-вторых, они не смогут теперь отнести эти вопросы на счет личной инициативы Турецкого. Все гораздо проще — следователю подбросили «жареный» факт, вот он и прицепился к нему. Вполне логичное объяснение, которым, кстати, надо при необходимости и воспользоваться…

Нет, что-то еще было… Ладно, позже.

Рейман между тем говорил о том, что в Москве, накануне вылета в Сибирь, Анечку неожиданно посетил известный адвокат… Александр Борисович должен, по идее, знать его, тот, кстати, летел вместе с ними сюда. Его зовут…

— Знаю, — поторопился Турецкий, чтобы сократить ненужные подробности и быстрее перейти к главному, ради чего Рейман и отправился его провожать. — Белкин его фамилия.

— Вот и хорошо, не надо объяснять. — Игорь Иосифович не удивился. — Меня при том разговоре не было рядом с ней. Беседа у них шла тет-а-тет. Но Анечка мне сразу все изложила, едва я явился и, естественно, ушел этот Белкин. Она была… как бы сказать? Несколько не в себе, наверное, так правильно.

— Очень интересно, — заметил Турецкий. — И я, кажется, догадываюсь теперь, о чем шла речь. Но не хочу забегать вперед, слушаю вас внимательно…

— Не знаю, что думаете вы, — Рейман изучающим взглядом посмотрел на Турецкого, — но этот фрукт очень настойчиво советовал Анечке приложить все свое влияние к тому, чтобы официальное расследование причин гибели ее мужа закончилось как можно скорее. Она, естественно, возмутилась, вы понимаете… Но адвокат выставил ряд аргументов, среди которых были… ну как бы вам сказать?

— Речь, видимо, шла о каком-то компромате на генерала, да? — решил помочь Турецкий, видя, что собеседник мнется.

— Да-да, — словно обрадовался тот. — Было сказано примерно так, что сегодняшней общественности — заметьте! — может быть небезынтересно узнать о некоторых весьма, скажем так, некрасивых поступках генерала с точки зрения морали и нравственности. Представляете? Это же типичный шантаж!

— Он оперировал фактами или был, как обычно, голословен? — усмехнулся Турецкий.

— А я бы на вашем месте не относился к данному факту легкомысленно, — осуждающе заметил Рейман. — Мы ли не знаем, на что способны мерзавцы, когда появляется удобная возможность оболгать покойника? Он же не может больше себя защитить!

— Ну пусть так, а что ж это все-таки за факты такие, которых испугалась Анна Васильевна? О них-то хоть что-нибудь вам или ей известно? Или все это из области сплетен? Ну, скажем… — Турецкий неопределенно этак помахал рукой. — Что у него были какие-то интимные отношения с его помощницей, а?

— Вот видите, уже и вам успели… — огорченно сказал Рейман. — В то время как я мог бы поклясться…

— А кто от вас требует? И если говорить по правде, то будь, например, я на его месте, так точно бы не устоял. Женщина-то — во! — Турецкий показал большой палец.

— Так то — вы! А он — нет… Алексей представлял собой — вы, пожалуй, не поверите — жесткий такой сгусток воли! Как мощный стальной кулак! — Рейман потряс своим кулаком. — Таран…

— Тогда тем более странно, что он не смог справиться с местной, извините за выражение, шоблой.

— Вы действительно так думаете? Я о шобле…

Турецкий пожал плечами, мол, понимайте как хотите. И сказал:

— А вообще, я считаю, что все сплетни про генеральских баб — это личное дело его жены, а вовсе не предмет для обсуждения той же общественности. Или у него было что-то еще, но куда более серьезное, на чем кто-то из здешних деятелей делает свою игру?

— Ну, по правде говоря, на любого громкого политика всегда найдется компрометирующий материал, который тот хотел бы скрыть. В чем обычно обвиняют того, в чьих руках находится власть? В злоупотреблении ею. Другими словами, в вещах чаще всего недоказуемых, но тем не менее грязных, искажающих облик человека. Взятки? Естественно. Доказать уже невозможно, зато облить грязью — в самый раз. Коррупция? Ну тут, сами понимаете, вообще ничего доказывать не надо. Если общество пронизано ею, будто метастазами, как мог бы избежать подобного соблазна губернатор? Добавьте сюда какие-нибудь мифические счета в заграничных банках… Приплюсуйте постоянное участие в непристойных тайных оргиях, свидетели которым немедленно найдутся и распишут свои впечатления так, что мало не покажется… Вам этого разве недостаточно?

— Категорически с вами не согласен, уважаемый Игорь Иосифович. Этаким образом можно ведь и о нас с вами. Да и любого, в сущности. Ну и что?

— А если вам обещают — и не просто какие-то там бандиты-недоноски, а вполне респектабельные, серьезные люди — вылить полный ушат на газетные полосы? И делать это в дальнейшем постоянно и методично, чтобы уж ни у кого не оставалось сомнения, что люди имели дело не с глубоко порядочным человеком, а с монстром, от которого следовало прятать маленьких детей, тогда как быть?

— Ну да, нынче ж на дуэль вызывать не принято. А если просто набить морду, можно самому загреметь по статье…

— Да, и кому конкретно бить, вы знаете? Адвокату? А он скажет: я-то, господа, при чем? Меня уполномочили вам передать, работа у меня такая.

— Но он же не назвал своих… поручителей?

— А назвал бы, так что?

— Ну все ж таки… — философски заметил Александр Борисович. — Когда б немножко вазелину, другая вышла бы игра…

— Не понял, вы о чем? — слегка нахмурился Рейман.

— А это я, — совсем уж беспечным голосом сказал Турецкий, — строчку вспомнил из препохабнейшей поэмы. Про Гришку Орлова и Екатерину Великую. Приписывают почему-то, как и все неприличное, Баркову, а написал ее, в подражание, так сказать, один из студентов Литературного института, я даже знаком с ним был, Лешей его звали… Но это к делу никакого отношения не имеет.