Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру

Бернье пошел ему навстречу. Он уже поравнялся с донжоном, когда увидел человека, со всех ног бежавшего к правому крылу замка; в тот миг вслед беглецу загремели револьверные выстрелы; в одном из окон коридора появился Рультабийль, заметил его, Бернье, увидел, что у него с собой ружье, и приказал стрелять. Ну, Бернье и выстрелил из ружья, которое было у него наготове. Он был убежден, что попал в беглеца и даже убил его, и считал так до тех пор, пока Рультабийль, обнажив грудь покойника, не сказал, что того убили ударом ножа. Он, Бернье, ничего не понимает, это какое-то наваждение: ведь если убитый – не беглец, в которого они стреляли, то должен же был беглец куда-то деться. А в том закутке, где все собрались около трупа, ни живому, ни мертвому скрыться было негде.

Так показал папаша Бернье. Но следователь возразил, что, когда мы все находились в том уголке двора, было очень темно, – ведь не смогли же мы рассмотреть лицо убитого, почему и потащили его в вестибюль, чтобы узнать, кто это. На это папаша Бернье ответил, что если они и не заметили там еще одного раненого или убитого, то непременно должны были на него наступить – так в этом закутке тесно. Ведь нас там, не считая мертвеца, стояло пятеро, и не заметить еще один труп было трудно. Из замка в закуток выходит лишь одна дверь – дверь комнаты лесника, которая оказалась запертой, а в кармане у лесника нашли от нее ключ…

На первый взгляд рассуждения Бернье казались логичными, однако выходило, что человека, погибшего от удара ножом, убили из огнестрельного оружия, и следователь долго задерживаться на этом не стал. Примерно в полдень всем стало ясно: чиновник убежден, что беглеца мы упустили и наткнулись на труп, не имеющий отношения к нашему делу. Он полагал, что труп лесника – уже другое дело. И хотел доказать свою догадку как можно скорее; весьма вероятно, новое дело соответствовало его мнению о нравственности лесника, его знакомствах, его последней интрижке с женою хозяина трактира «Донжон», а также подтверждало полученные им донесения об угрозах, которые папаша Матье высказывал по адресу лесника; в результате во второй половине дня папаша Матье, несмотря на протесты жены и жалобы на ревматизм, был арестован и под надежной охраной препровожден в Корбейль. И хотя ничего компрометирующего у него не обнаружили, разговоры, которые он накануне вел с возчиками – а те о них рассказывали следователю, – компрометировали его больше, чем если бы у него в тюфяке нашли нож, послуживший орудием убийства человека в зеленом.

Мы все еще были ошеломлены столькими ужасными и необъяснимыми событиями, когда, довершая наше изумление, в замке появился Фредерик Ларсан, который уехал, едва повидавшись со следователем, а теперь возвратился в компании со служащим железной дороги.

В ту минуту мы вместе с Артуром Рансом находились в вестибюле и обсуждали, виновен или нет папаша Матье (беседовали только мы двое, а Рультабийль мыслями, видимо, был далеко и никакого участия в нашем разговоре не принимал). Следователь и письмоводитель расположились в маленькой Зеленой гостиной, в которой нас принимал Робер Дарзак, когда мы впервые попали в Гландье. Туда только что зашел вызванный следователем папаша Жак, а господин Дарзак находился наверху, в спальне мадемуазель Стейнджерсон вместе с ее отцом и врачами. Итак, Фредерик Ларсан и служащий железной дороги вошли в вестибюль. Мы с Рультабийлем сразу же узнали этого мужчину с белокурой бородкой.

– Ба, да это служащий из Эпине-сюр-Орж! – воскликнул я и взглянул на Ларсана.

Тот с улыбкой ответил:

– Верно, вы правы, это он.

После этого Фред приказал дежурившему у дверей жандарму доложить о нем следователю. Папаша Жак сразу же вышел, и Ларсан со спутником проследовали в гостиную. Прошло, быть может, минут десять. Рультабийль выказывал признаки сильного нетерпения. Наконец дверь отворилась; жандарм, которого позвал следователь, вошел в гостиную, потом вышел, поднялся по лестнице и вскоре спустился. Еще раз отворив дверь и не закрывая ее, он обратился к следователю:

– Господин следователь, господин Дарзак сойти вниз не желает.

– Как это не желает? – удивился господин де Марке.

– Так, не желает. Говорит, не может оставить мадемуазель Стейнджерсон в ее состоянии.

– Ладно, – решил господин де Марке, – раз он к нам не идет, пойдем к нему мы.

Господин де Марке и жандарм начали подниматься по лестнице; следователь сделал знак Фредерику Ларсану и железнодорожнику идти за ним. Замыкали процессию мы с Рультабийлем.

В таком же порядке мы вошли в коридор, к дверям мадемуазель Стейнджерсон. Господин де Марке постучался, и появилась горничная. Это была Сильвия; ее спутанные белокурые волосы спадали на озабоченное лицо.

– Господин Стейнджерсон здесь? – спросил следователь.

– Да, сударь.

– Доложите, что я желаю с ним говорить.

Сильвия удалилась за господином Стейнджерсоном.

Ученый вышел к нам. Он плакал, на него больно было смотреть.

– Чего еще вы от меня хотите? – спросил он у следователя. – Неужели в такой момент вы не можете оставить меня в покое?

– Сударь, – ответил следователь, – мне необходимо тотчас же поговорить с господином Дарзаком. Не могли бы вы убедить его выйти из спальни мадемуазель Стейнджерсон? В противном случае я буду вынужден войти в нее со своими людьми.

Профессор молча окинул взглядом следователя, жандарма и остальных, словно жертва – своих палачей, и вернулся в спальню.

Почти тут же из нее вышел Робер Дарзак. Он выглядел очень бледным и осунувшимся; когда же позади Ларсана бедняга увидел железнодорожника, лицо его исказилось, взгляд помрачнел, а из груди вырвался глухой стон.

Мы все заметили трагическую мимику его искаженного болью лица. У всех вырвались сочувственные возгласы. Мы ощущали, что происходит нечто, сулящее Дарзаку гибель. Лишь у Фредерика Ларсана лицо сияло, выражая радость гончей, схватившей свою добычу.

Указывая Дарзаку на молодого служащего железной дороги, господин де Марке спросил:

– Вы узнаете этого господина?

– Узнаю, – ответил Робер Дарзак, тщетно пытаясь придать голосу твердость. – Это служащий Орлеанской железной дороги со станции Эпине-сюр-Орж.

– Этот молодой человек утверждает, – продолжал господин де Марке, – что видел, как вы выходили из поезда в Эпине…

– Вчера вечером, – закончил господин Дарзак, – в половине одиннадцатого. Все верно.

Воцарилось молчание.

– Господин Дарзак… – снова заговорил следователь тоном, выдававшим сильное волнение. – Господин Дарзак, что вы делали этой ночью в Эпине-сюр-Орж, в нескольких километрах от места, где было совершено покушение на мадемуазель Стейнджерсон?

Робер Дарзак молчал. Головы он не опустил, но глаза закрыл – то ли желая облегчить свою боль, то ли из опасения, как бы по ним не прочли что-нибудь, что он хотел бы скрыть.

– Господин Дарзак, – настаивал господин де Марке, – вы можете рассказать, что вы делали этой ночью?

Дарзак открыл глаза. Казалось, он вновь обрел самообладание.

– Нет, сударь.

– Подумайте, сударь. Если вы будете продолжать запираться, я окажусь перед необходимостью вас задержать.

– Говорить я отказываюсь.

– Господин Дарзак, именем закона вы арестованы.

Не успел следователь произнести эти слова, как Рультабийль сделал резкое движение в сторону Дарзака. Юный репортер явно хотел что-то сказать, но тот приложил палец к губам. К тому же к арестованному уже подошел жандарм. И в этот миг раздался отчаянный крик:

– Робер! Робер!

Мы узнали голос мадемуазель Стейнджерсон; ее жалобный крик заставил содрогнуться каждого из нас. Даже Ларсан побледнел. А Робер Дарзак уже спешил на призыв…

Следователь, жандарм, Ларсан бросились за ним, мы с Рультабийлем остались на пороге. Произошла душераздирающая сцена: смертельно бледная мадемуазель Стейнджерсон приподнялась на постели, несмотря на протесты врачей и отца. Она протягивала дрожащие руки к Роберу Дарзаку, которого держали Ларсан и жандарм. Глаза ее были широко открыты. Она увидела, поняла… Какое-то слово, казалось, замерло на ее бескровных губах – слово, которого никто не услышал. Она упала на постель и потеряла сознание. Господина Дарзака тут же вывели из спальни. В ожидании экипажа, за которым пошел Ларсан, мы собрались в вестибюле. Все были очень взволнованы. В глазах у господина де Марке стояли слезы. Рультабийль воспользовался этой трогательной минутой и обратился к Роберу Дарзаку:

– Вы собираетесь защищаться?

– Нет, – ответил арестованный.

– Я защищу вас, сударь.

– Не удастся, – возразил бедняга, жалко улыбнувшись. – То, чего не смогли сделать даже мы с господином Стейнджерсоном, вам не под силу.

– Нет, я это сделаю. – Тон у Рультабийля стал на удивление спокойным и ободряющим. Он продолжал: – Я это сделаю, господин Дарзак, потому что буду похитрее вас.

– Однако! – пробормотал Дарзак чуть ли не с гневом.

– О, не беспокойтесь, я узнаю лишь то, что будет необходимо, чтобы вас