Цезарь: Крещение кровью - Владислав Викторович Морозов

— У меня знакомый есть, у него волосы чуть ли не до пояса, — ни к селу ни к городу сказал Валера.

Ясно, будто это было вчера, в памяти встала картина, как он увозил от погони пассажира, взятого неподалеку от «Динамо»... Вспомнил хохот над угрозами разъяренных охотников. Кшется, тс тоже грозились обрить Александра. Детские какие-то угрозы, он так и сказал... Цезарь бесил их, он многих бесит одним своим видом, а сделать с ним никто ничего не может...

— Здорово! — восхитился панк. — И как? Не ловили?

— Пока даже не суются. А к нему не подойдешь под два метра рост, кунгфу занимается. Так, поорут издали и отстанут. Ему, конечно, наплевать на это.

— А я на его месте мочил бы качков, — мстительно заявил панк.

— За что вы друг друга так ненавидите? — недоумевал Валера. — Не из-за музыки же, в самом деле.

Не спрашивая разрешения, панк закурил, задумчиво ответил:

— И из-за музыки тоже. Музыка — это наша идеология, наш стиль жизни, наша философия. Качкам этого не понять. Это наш язык. Вот все волосатые имеют одно общее: и панки, и рокеры, и даже хиппи слушают разновидности рока. Ты знаешь, что такое рок? Рок — это язык личностей. А качки слушают или дешевую попсу, или ничего. Попса — это язык толпы. Посмотри на качков — они все одинаковые, шаблонные, они все сложены из квадратов и любят все клетчатое. И мозги у них стандартные, кирпичные. Это толпа, это поточно-конвейерное производство, это стадо. И, как все стадные животные, они не-навидят одиночек и норовят подогнать их под общий квадратный стандарт. Они чуют, что они примитивны, но боятся, что это станет заметно кому-то еще. Поэтому они стараются всех сделать одинаковыми, чтобы в общей массе была незаметна тупость каждого отдельно взятого человека, А ты взгляни на меня — я пройду по улице, и на меня нее обратят внимание. Я не такой, как все, я хоть чем-то, но отличаюсь, я не хочу быть толпой, я сам по себе. А качкам это — нож по сердцу. Они и начинают цепляться к ерунде: к волосам, к одежде, к причиндалам. Они же не могу г сказать, что их бесит моя индивидуальность, они слова такого не знают, вот и говорят, что я своим видом оскорбляю общественность. — Панк фыркнул. — С этой общественностью, блин, еще и не так надо обращаться.

Тут он ударился в декларацию прав и свобод панков, в идеологию панковского движения, в философию панк - рока; Валера слушал рассеянно. Его потрясло сравнение качков со стадными животными, и тут же он подумал, что уж Цезаря никто не назовет человеком толпы. Он вне общей массы, он сильнее ее, он издевается над толпой, он презирает ее и плюет на ее законы. Он не признает устоявшиеся правила, общепринятое мнение, он способен сделать все по-своему.

Валеру осенило. Так вот почему Цезарь забраковал его кандидатуру! Он ищет таких же, как он сам, людей, разительно отличающихся от толпы, способных в экстремальной ситуации подняться над средним уровнем, людей, которые оседлали бы судьбу, заставили бы ее покориться. Людей, чуждых условностей, имеющих свою голову на плечах — и неплохо думающую голову, — которые все де

Лают так, как удобно им, а не кому-то. А Валера ничем не проявил свою индивидуальность. Подумаешь, пришел, как и все до него, попросился в его отрад. Хорошо еще, что не через посредника связывался, хоть в чем-то поступил нестандартно...

Панк на заднем сиденье рассуждал уже на совсем заоблачные темы. Ему ужасно льстило, что его бесплатно везут домой и при этом внимательно слушают. Дождавшись паузы, Валера спросил:

— Тебя зовут-то как?

— Виктор.

— Валерий.

— Слушай, Лерыч, ты пиво будешь? А то я что-то трезветь начал — башка трещит.

— И ты предлагаешь мне угостить тебя?

— Не-е. У меня есть, но одному пить не в кайф.

— Откуда у тебя пиво? Тебя, по-моему, лупили основательно, бутылки разбились бы.

— Э-э, меня менты били, и то ничего.

Откуда-то из рукавов Виктор достал две бутылки, потом еще две. Валера изумленно поглядывал на него в зеркало: ходячий винный погреб, а не парень. Позвенев брелком от ключей, приколотым к драной джинсовке английской булавкой размером с палец, панк откупорил бутылку, протянул Валере. Пить за рулем прямо на ходу умеет любой таксист, и Яковлев вовсе не был исключением.

Пиво, хотя и тепловатое, было свежим и не каким-то там «Ячменным» — настоящим «Жигулевским». Новая тачка птицей летела по Варшавскому шоссе, сделанное относи-тельно Цезаря открытие приносило определенную долю веселья; настроение у Валеры было просто замечательное, и его потянуло на болтовню. Виктор завел разговор о кумире русских панков Летове; Яковлев прекрасно знал все, что исполнялось «Гр. Обом», два раза пил с Летовым и на эту тему мог поспорить не только с Виктором.

Потом Валера принялся рассказывать про Афган — одна из излюбленных тем для разговора. Виктор, чувствовалось, еще больше зауважал его — почему-то все панки уважают «афганцев». Пиво кончилось в районе «Южной», а беседа только-только начала приносить ни с чем не сравнимое удовольствие. Панк уже пару раз высказался в том

Духе, что впервые встретил такого клевого собеседника; Валера, который, как и все в колонне, брал водку на продажу, пытался вспомнить — осталась ли последняя бутылка или он ее продал. Пошарил в «бардачке», пальцы нащупали холодное стекло. Порядок. Выпивка есть, стакан, как у любого уважающего себя водилы, в машине имелся — в парке машина без стакана в «бардачке» считалась недоукомплектованной. Закуска. А вот об этом пусть заботится Виктор.

Подъехав к знаменитому в Чертанове кругу, Валера спросил:

— Ты водку пьешь?

— Я пью все, что горит. А водку пить — сам Бог велел. А есть?

— Закуски нет. И второго стакана.

— Считай, что есть. Я дома возьму.

Они заехали в уютный зеленый дворик, панк обернулся в две минуты, принес три холодные котлеты, полбуханки черного хлеба, штук пять помидоров. Царская закуска. Ну и, разумеется, стакан.

— Мать не ругалась?

— Не. Я сказал, что у дома буду. Ей самое главное, чтобы меня в ментовку не забрали.

Они выпили; последний месяц водку в парк привозили отличную — пьется, как вода, по мозгам бьет, как спирт.