Сергей ГОРОДНИКОВ - РУССКАЯ РУЛЕТКА

– Никто не собирается тебя пилить, – сказала она, когда я прошёл мимо, направляясь к колонке.

Пока вода наполняла ведро, я внимательно посмотрел на девушку. Она показалась мне какой-то далёкой, чужой. Прекрасная незнакомка, и только.

– И не смотри так, – отозвалась она моему впечатлению. – Я не легкомысленная дура. Сама удивляюсь, зачем связалась с тобой и почему так себя веду.

– А, собственно, как? – полюбопытствовал я. – Ты что, с мужьями и тем хахалем вела себя иначе?

Её слегка передёрнуло, как если бы знобило.

– Тебя это не касается. И я тебя просила больше не упоминать о мужьях. Ты мне, слава богу, никто, и я не должна перед тобой отчитываться.

Я отпустил рычаг колонки, журчанье струи напора оборвалось. Возвращаясь с наполненным ведром к крыльцу, я вплотную приблизился к Вике.

– Мне грустно оттого, что я тебя люблю.

– Ах, оставь эти стишки. Ты их не достоин, ты никогда не любил.

Мне, действительно, стало грустно, немая гадюка зашевелилась внутри, отравляя и без того скверное настроение. Ничего не хотелось, лишь бы меня не задевали, не трогали. На кухне я налил в чайник принесённой воды, поставил его на огонь и заглянул в холодильник. Голубцы из банки вывалил на сковородку и зажёг вторую конфорку. Наверное, в аду именно так разводят пламя под сковородами с грешниками. Бутылка водки, которую нашёл в столе под полками, немного утешила меня. Поискал рюмку, прервал это занятие и отпил прямо из горлышка.

– Ты ещё и пьяница, – за спиной с порога заметила Вика.

Впрочем, осуждения в её голосе не ощущалось.

– Когда я пьян, мне всё нравится, – сказал я, оборачиваясь. – Двоюродный брат говорит, это самая умная фраза Горького. Сейчас я бы согласился. Как напьюсь, можешь сдать меня папаше. Пусть повесит меня на ближайшей сосне. Думаю, его это порадует. Ты же любишь папочку? А я вызываю лишь отрицательные чувства. Давай же, сообщи ему, у соседа есть телефон. Клянусь, буду ждать и горланить песни. Поспешай же, моя радость, пока не передумал.

Я опустился на стул за столом, закинул ногу на ногу и сделал глоток, от которого перехватило дыхание. Я закашлялся, поставил бутылку на стол.

– Какой же ты дурак, – голос Вики был на удивление мягким.

– Да уж, конечно. Где уж нам. «Если ты такой умный, почэму такой бедный?» – так, что ли говорят ваши подонки.

– Они не мои.

– И не мои. Они наши, общие. Общие и любимые. Твои мужья тоже были из них?

Она помедлила с ответом.

– Нет.

– Очень забавно! – изумился я. – Слушай, а куда они подевались? Случайно, не замурованы в стенах?

– О, боже! Да когда ты о них забудешь?

– Никогда, моя прелесть, никогда. Разве такое можно забыть? Мне, отрешённому от твоего ложа!

– А ты попытайся.

– Вот так взять и забыть? Будто их и не было?

– Да, именно так.

Её снисходительный тон мне нравился.

– А как они были в постели? Ничего?

– Ты дождёшься, – кажется, рассердилась она. – Я в тебя чем-нибудь запущу!

– А всё-таки?

– На их месте ты бы меня ревностью извёл.

– Да уж, венецианский мавр рядом со мной жалкий шалунишка.

– У тебя ведь тоже были женщины

– Никаких женщин. Ты первая и единственная.

– Ну зачем врёшь?

– Затем, что ты холодная, фригидная стерва.

Она печально улыбнулась.

– Вот как. Я уже и стервой стала.

– Стерва и ведьма, – разошёлся я. – правильно говорил о тебе Иван: фригидная ведьма и динамистка. Ты знаешь, кстати, что его пристрелили?

Вика слегка побледнела. Я поднялся со стула, приблизился к ней и продолжил:

– Надеюсь, помнишь Ивана? Ведь это он нас познакомил. А вчера я видел его в гараже на чёртовой даче. Скрюченный, и за рулём. А в голове дырка. Твой папочка не прочь наградить меня такой же. Но может не сейчас. А?

Она отвела взор, губы дрогнули, но она промолчала. Я сжал её руку, чтобы она опять взглянула на меня. Она проглотила комок и сдавленным голосом спросила:

– Почему ты на меня так смотришь?

– Ты ведь знала, что его убрали. Потому вчера и приехала ко мне. Угадай, что я обнаружил утром на подоконнике своей детской?

– Что? – вымолвила она.

– Те же следы кроссовок, какие были у гаража Ивана. Меня навещал убийца. Ты знала и об этом. Поэтому осматривала все комнаты. Тебя что, приглашают на тайные совещания? Или… – я сделал паузу, – или это задание?

– Какое ещё задание? – еле слышно прошептала Вика.

– Ты меня спрашиваешь?

– Да, – не ответила, а выдохнула она.

– Все эти заигрывания со мной, свидания лишь часть игры. Как и нападение у дороги. Тебе поручили выяснить, что за сведения я получил в банке и где опасные для неких чиновников материалы Ивана. Мелкая дрожь пробежала по всему её телу.

– Почему? Почему ты так думаешь? – спросила она.

– Докажи, что не так?

Она будто не слышала, что я сказал.

– Ты и вправду так думаешь?

Я ответил не сразу.

– Нет. Так не думаю. Просто показал, как мог бы думать. Но я тебе верю.

Она глубоко вздохнула и с явным облегчением откинула со лба непослушные волосы. Отпустив её, я вновь взял со стола, поднял бутылку с водкой.

– Налей и мне, – попросила Вика, видимо, надеясь скорее прийти в себя.

Я нашёл в настенной полке рюмку, наполнил на половину и протянул девушке. Она словно не заметила, что сигарета погасла, взяла рюмку и бросила на меня какой-то несчастный усталый взгляд. Тёмные, с синеватым отливом глаза были влажными.

– Зачем ты так со мной говорил? – произнесла она вопрос, который её как будто действительно волновал в то мгновение.

– Затем, что мне надоели тени твоих мужей и сердечного дружка. Не желаю, чтобы они болтались между нами, унижали меня.

Она показала рукой с сигаретой на плиту.

– Твои голубцы сгорят.

– Хрен с ними.

Однако я тряпкой подхватил сковородку, перенёс на подставку на столе.

– Мне захотелось есть, – объявила Вика и отпила из рюмки. – Где ж вилки? Ты за мной поухаживаешь? – Она по-кошачьи уютно уселась за стол и подперла ладонями подбородок, наблюдая за моими перемещениями и действиями. Лихорадочный румянец согнал с лица остатки бледности, и в глубине зрачков заплясали бесенята, такие же, как у младшей сестры.

– По-моему, последнее время я лишь тем и занят, что ухаживаю за тобой. – Я потянулся к посуде в сушке над раковиной. – Тебе тарелку?

Она живо повертела головой.

– Нет. Хочу с тобой из сковородки. Ты же так привык?

– Тебя это не шокирует?

– Нет. Начинает нравится.

Я выложил перед ней вилку и опустился на стул напротив. Голубцы ещё пыхтели, выдыхали пар, как бегуны после дальней пробежки. Она подняла рюмку, чтобы чокнулся с ней, но я знаком руки показал, больше не буду. Поглядывая на меня, она медленно выпила всё до дна.

– Смотри, – предупредил я, ковыряя вилкой голубец. – Потом скажешь, мол, споил и воспользовался.

– У тебя одно на уме. Скажи, в моём присутствии ты способен думать о чём-то другом?

– Не воображай. У меня такое ощущение, будто знаю тебя целую вечность и уже пережил все желания. Хочу спать и усну, даже если начнёшь отплясывать канкан или танец живота в чём мать родила.

Она тихонько рассмеялась, уверенная в своей власти.

– Так-таки устал? И совсем-совсем ничего не хочешь?

– Ешь, – я ткнул вилкой в сковородку. – Уже остыло. Не могу понять, чего тебе от меня нужно?

– Может, ты мне нравишься, – она игриво растягивала слова, – очень нравишься.

Я в свою очередь тоже вздохнул.

– Понятно. Кого люблю – того и бью.

Она нежно погладила меня по щеке. Наверное, так гладят любимого кота.

– Ну почему ты такой несчастный? Хочешь, поцелую?

– Оставь. – Я отстранился. – Целуй мужей и хахаля. А меня подушка поцелует.

– Дурак! – Она поднялась. – Хочу спать.

20

Проснулся я со щемящим чувством одиночества; во сне бродил по луне, не встречая следов человечества. Спросонья ощупал постель, – не считая меня, она была пуста. Это обстоятельство заставило проснуться окончательно.

Широкая железная кровать с мягким матрацем стояла у крутого ската мансарды, освещённая лишь слабым светом от окна и приоткрытой дверцы на балкон. Моя одежда была развешена на спинках стульев, но так, как я никогда не делал, раздеваясь в темноте. Нигде не осталось и намёка на присутствие женщины, хотя я точно помнил, что Вика разложила на столе всё, без чего могла обойтись в постели. Снизу не доносилось ни звука, и мне стало совсем одиноко.

Почему она сбежала, не попрощавшись? Обидеть я её не мог. Точно помнил, что не приставал. Даже когда она устроилась за моей спиной и подёргала за мочку уха, я никак не откликнулся на заигрывания. Правда, с первыми признаками рассвета я проснулся и обнаружил, что она лежит на спине с раскрытыми глазами, дрожит, вся похолодела. Она страстно отозвалась на мои поцелуи и ласки, но этим всё и закончилось, потом я опять заснул.