Ричард Фримен - Око Озириса

Весь дом был погружен в какой-то ужасный мрак. Бедная мисс Оман молча и беспокойно ползала по лестнице вверх и вниз, с влажными глазами и трясущимся подбородком, или уныло сидела у себя в комнате над предложением, вносимым в парламент (требовавшим, насколько я помню, назначения Женщины в состав жюри для рассмотрения дел о браках и разводах), и лежавшем у нее на столе, в страстном ожидании подписей, которых оно так и не дождалось. М-р Беллингэм, вначале переходивший от яростного гнева к полной панике, теперь постепенно погружался в нервную прострацию, которую я наблюдал со страхом. Фактически единственным лицом в доме, вполне владевшим собой, была сама Руфь, но и она не могла скрыть следов печали и уныния от надвигавшейся опасности. Обращение ее не изменилось. Или, я сказал бы, она вернулась к тому настроению, какое я замечал раньше, спокойному, сдержанному, скрытному, с оттенком горечи, проглядывавшим в ее приветливости. Когда мы бывали одни, ее холодность пропадала, она была кротка и мила. Но сердце у меня переворачивалось при виде того, как она тает и делается все мрачнее, бледнее, как ее серьезные глаза делаются все более грустными, но еще бодро глядят навстречу судьбе.

Ужасно было. И все время всплывали вопросы: когда обрушится удар? Чего ждет полиция? И когда она наложит руку, что скажет Торндайк?

Так протянулись четыре дня. Но на четвертый, как раз когда началась вечерняя консультация, и моя приемная была полна пациентов, появился Поультон с запиской.

Записка — от Торндайка — была следующего содержания:

«Я узнал от д-ра Норбери, что он получил только что письмо из Берлина от Ледербогена — авторитетного специалиста по восточным древностям, — который упоминает об англичанине-египтологе, встреченном им в Вене около года тому назад. Он не может вспомнить имени этого англичанина, но в письме есть выражения, которые заставляют доктора Норбери подозревать, что дело идет о Джоне Беллингэме.

Я хотел бы, чтобы вы привезли ко мне м-ра и мисс Беллингэм сегодня в 8 ч. 30 мин. вечера, чтобы их свести с д-ром Норбери и поговорить о письме. Ввиду важности вопроса, прошу вас непременно исполнить мою просьбу».

Надежда возродилась во мне, и я почувствовал облегчение, точно тяжесть свалилась с плеч. Еще была возможность разрубить этот гордиев узел, возможность распутать дело, пока не поздно. Я быстро написал две записки, одну в ответ Торндайку, другую Руфи, сообщая ей о предстоящем свидании, и передал их верному Поультону.

К моему облегчению, число пациентов не увеличивалось, и я мог поспеть вовремя.

Было около восьми часов, когда я добрался до Невиль-Коурта. Последние красные лучи заходящего солнца уже бледнели на крышах и дымовых трубах, и вечерние тени сгущались в углах и нишах.

Так как у меня оставалось еще несколько минут до восьми часов, то я стал бродить по кварталу, задумчиво смотря на знакомые лица и стены.

Мои размышления довели меня до знакомой калитки в высоком заборе и, открыв ее, я увидел Руфь, разговаривавшую с мисс Оман у порога дома. Она, очевидно, ждала меня, так как была в темном плаще и в шляпе с вуалью. Увидав меня, она пошла навстречу, затворив дверь, и протянула мне руку.

— Как вы точны! — сказала она. — Часы как раз бьют.

— Да, — сказал я. — Но где же ваш батюшка?

— Он уже лег в постель, мой старичок. Он чувствовал себя нехорошо, не мог поехать, а я не решилась его уговаривать. Он в самом деле нездоров. Это напряженное состояние убьет его, если так будет продолжаться.

— Будем надеяться, что нет, — сказал я, но боюсь, что я это говорил без всякого убеждения в голосе.

Молча мы двинулись в путь.

— Чего вы ищете? — спросил я, когда она остановилась и оглянулась.

— Сыщика, — отвечала она спокойно. — Было бы жаль, если бы несчастный человек пропустил меня, прождав так долго. А я его, однако, не вижу.

Для меня было неприятным сюрпризом, что ее зоркие глаза распознали тайную слежку, и сухой, саркастический тон ее резнул мой слух, напомнив ее холодную сдержанность в первые дни нашего знакомства. И все-таки я был поражен холодным спокойствием, с каким она относилась к своему положению. Я рассказал ей о совещании, на которое она была приглашена с отцом, и об известии, полученном из Берлина.

— Вот в чем дело, — сказала Руфь. В тоне ее слышалось раздумье, но далеко не восторг.

— Вы, кажется, не придаете этому особого значения? — заметил я.

— Нет. Это как-то не согласуется с обстоятельствами. Какой смысл предполагать, что дядя Джон жив, но ведет себя, как идиот, — каким он во всяком случае не был — если тело его действительно найдено?

— Но, — мягко возразил я, — тут может быть какая-нибудь ошибка. В конце концов это окажется не его тело.

— А кольцо? — спросила она со слабой улыбкой.

— Это может быть простое совпадение. Это была подделка хорошо известной формы античного кольца. И у других могли быть такие подделки, как у вашего дяди. Впрочем, — прибавил я с большим убеждением, — мы не видали кольца. Может оказаться, что оно вовсе не его.

Она покачала головой.

— Милый Поль, — сказала она спокойно, — к чему обманывать себя? Каждый из известных фактов указывает на то, что это его тело. Джон Беллингэм умер, в этом не может быть сомнения. И каждому, исключая неизвестного убийцу и одного или двух моих верных друзей, должно казаться, что вина его смерти лежит на мне. С самого начала я убедилась, что подозрение колеблется между мною и Джоном Хёрстом. А найденное кольцо прямо уже указывает на меня. Меня только удивляет бездействие полиции.

Спокойная убежденность ее тона лишила меня на время языка от ужаса и отчаяния. Потом я вспомнил спокойное, даже уверенное поведение Торндайка и поспешил напомнить ей об этом.

— Есть еще один из ваших друзей, — сказал я, — который остается непоколебимым. Торндайк, по-видимому, не встречает никаких затруднений в деле.

— А все-таки, — возразила она, — он приготовился перенести крушение своих надежд. Ну, посмотрим!

— Я не вижу света в квартире Торндайка, — сказал я, когда мы пересекали улицу-аллею перед домом, и указал на ряд темных окон.

— А ставни не закрыты. Его, верно, нет дома.

— Не может быть. Ведь он пригласил нас и вашего отца. Это что-то загадочное. Торндайк необыкновенно точен во времени.

Когда мы поднялись по лестнице, тайна разрешилась благодаря лоскутку бумаги, прикрепленному к дубовой двери.

«На столе записка для П. Б.».

Прочитав это лаконичное сообщение, я открыл дверь своим ключом. Записка лежала на столе, я вынес ее на освещенную площадку.

«Прошу извинения у своих друзей за маленькое изменение в программе», — прочел я. «Норбери настаивает, чтобы я произвел свои опыты до возвращения директора, во избежание лишних разговоров. Он просил меня начать сегодня же вечером и приглашает м-ра и мисс Беллингэм в Музей. Пожалуйста, привезите их сейчас же. Швейцары предупреждены и проводят вас к нам. Я думаю, что при свидании выяснятся важные обстоятельства.

— Я надеюсь, вы не сердитесь, — сказал я, прочтя письмо.

— Конечно, нет. Я очень довольна. У нас столько воспоминаний связано с милым старым Музеем. Не правда ли? — Она взглянула на меня как-то странно трогательно и повернулась к выходу.

У ворот Темпля я кликнул экипаж и мы быстро понеслись на северо-запад.

— Д-р Норбери в одной из комнат, прилегающих к Четвертому Египетскому Залу, — сообщил нам швейцар Музея в ответ на наш вопрос. И с фонарем, заключенным в проволочную сетку, он повел нас туда. Через Центральный зал, Средневековый и Азиатский и дальше шли мы длинным рядом этнографических галерей.

Наше путешествие было полно каких-то чар. Качающийся фонарь бросал лучи слабого света в мрак глубоких темных зал, освещая мимолетно предметы в витринах, так, что те выплывали и моментально исчезали, погружаясь опять в небытие. Уродливые идолы с круглыми вытаращенными глазами выступали из тьмы, уставившись на нас, и уплывали опять во мрак. Грубые маски, внезапно освещаемые дрожавшим светом, принимали подобие дьявольских рож, которые делали насмешливые гримасы, когда мы проходили мимо. А что касается манекенов во весь рост — достаточно реальных и днем, — вид их внушал положительно страх. Пробегавший по ним свет, а потом тень, придавали им жизнь и подвижность, так, что, казалось, они тайно следят за нами, чего-то ждут и вот-вот сойдут с места и пойдут за нами. Эта иллюзия, вероятно, охватила и Руфь, как меня, потому что она пододвинулась ко мне и прошептала:

— Эти фигуры поразительны. Видели вы того полинезийца? Я, право, почувствовала, как будто он вот-вот прыгнет на нас.

— Действительно, жутко, — согласился я, — но опасность миновала, мы уже вне сферы их влияния.

Мы вышли в это время на площадку и круто повернули влево вдоль северной галереи, из которой мы попали в Четвертый Египетский Зал.