Фридрих Незнанский - Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова

Кричевский не обиделся, он просто вынужден был напомнить о себе:

«Что “и”, Серега? Я же все равно не отступлюсь от тебя. Так что, колись! Не будь ты тем, чем щи наливают».

«Это чем же их наливают?»

«Чумичкой! — хохотнул Кричевский. — Ну же? Колись, Серега!»

Судя по ворчанию Шаманина, тот понимал, что сказавши «а», придется говорить и «б», и, видимо, не очень-то охотно пробасил:

«Пристал, как репей к заду. Знал бы… Короче, я и сам удивляюсь, что Безносова еще не арестовали в связи с этим тигром. Понимаешь, какая срань получается? Тигра того завалили, можно сказать, именно пулей Безносова, которую он тут же признал, как только извлек ее из-под шкуры. И можешь понять его состояние».

«Ты… ты в этом точно уверен?» — перебил Шаманина взволнованный Кричевский.

«В чем уверен? В том, что он признал свою пульку? Так это ясней ясного было. Он же специальные насечки делает, когда на большого зверя идет. Чтобы с первого же выстрела завалить того же косолапого или еще какую зверюгу. Так что в этом отношении ошибки быть не могло».

«И что? Что дальше?»

«Что дальше?.. — не очень-то охотно пробурчал Шаманин и вздохнул. — А дальше сплошной триллер получается. Безносов вспомнил, что незадолго до этого у него выпросил несколько таких пулек его сосед, Тюркин, что сторожем в леспромхозе работает…»

«Это что, тот самый Виктор Тюркин?»

«Да, тот самый. Тюркин. И когда мы сопоставили с ним некоторые факты, Безносов вспомнил, что этот самый Тюркин должен находиться на лесосеке, и он же настоял на том, чтобы взять его по горячим следам. — Он замолчал и чуть погодя закончил, матерно выругавшись при этом: — Ну а остальное… все остальное ты знаешь».

Вновь послышалось характерное бульканье, негромкий стук донышком бутыдки о стол и голос Шаманина:

«И давай-ка — все об этом, и без того тошно».

Однако Кричевский думал совершенно иначе, да и настроен был, судя по всему, по-боевому.

«Слушай, Сережа, не хочешь говорить — не говори. Но ты же знаешь, насколько мне все это интересно. К тому же все это останется между нами. Завтра утром я уезжаю в Хабаровск, оттуда — в Москву, не стану же я ваши стожаровские заморочки в экологический журнал выносить».

Неизвестно, что подействовало на Шаманина, но было явственно слышно, как он вздохнул и, сдаваясь просьбе Кричевского, пробасил:

«Заморочки… Это, Женя, не заморочки. Это то самое, что квалифицируется, как браконьерство в особо крупных размерах и карается лишением свободы сроком до двух лет».

Слушая не особенно радостное признание Шаманина, Грязнов невольно улыбнулся. «Квалифицируется… в особо крупных размерах… карается…» — это были слова человека, который неплохо знал Уголовный кодекс России.

Видимо, на это же обратил внимание и Кричевский.

«Извини, конечно, если неправильно выразился, но теперь-то, надеюсь, ты скажешь мне, в чем дело?»

«Дело в шляпе, шляпа в игле, а игла в яйце», — пробурчал Шаманин и рассказал Кричевскому о той землянке с бутылями красной икры, от которой пошел пожар, да еще о том, что признал по рукояти охотничьего ножа хозяина выгоревшей землянки.

Это признание Шаманина озадачило Кричевского, и он после недолгого молчания неуверенно произнес:

«Слушай-ка, но ведь если все это время твой Кургузый рыбачил у подножия сопки, то ведь, крути не крути, а он должен был слышать тот выстрел на седловинке».

Он сделал ударение на слове «тот», и было ясно, что именно он хотел этим сказать.

«Вот и я о том же подумал, — признался Шаманин. — Не мог Семен не слышать того выстрела, если, конечно, не был на тот момент пьян в стельку».

«И что?»

«Да ничего, — пробурчал Шаманин. — Я же до того, как к тебе прийти, этого козла навестил. Дома, естественно. Сказал ему про нож, про пожар в землянке, и уже когда уходил, спросил как бы ненароком, кто кого прикрывал на той сопочке: он Тюркина или Тюркин его, когда тот тигра сторожил».

«И что?»

«Да ничего. Думал, расколется гнида, а он только глазами на меня заморгал да бубнит свое: “Какой тигр, Серега? Ты че, сдурел? Знать не знаю никакого тигра. К тому же Витька Тюркин на Шкворня пашет, а я сам на себя”».

«А Шкворень… это кто такое?»

«Спрашиваешь, кто такой господин Шкворень? — с язвинкой в голосе произнес Шаманин. — О-о-о, это отдельная песня. Это наш местный олигарх, который, думаю, уже давным-давно мог бы жить припеваючи на том же Кипре или в Греции, прикупив там какой-нибудь островок для собственных нужд, однако он настолько прочно укоренился в Стожарах, что, думаю, пока жареным не запахнет, он отсюда не слиняет. К тому же он баллотируется на пост главы района, а это, как сам понимаешь, уже полная власть, то бишь полнейший беспредел, и конституционная неприкосновенность личности».

«И ты думаешь, что тот тигр?..»

«Не знаю, пока что ничего не знаю, но докопаться до этого все-таки попытаюсь».

«Но ведь если он обладает такой властью в регионе…» — попытался было вмешаться Кричевский, однако его тут же перебил резкий выпад Шаманина:

«Слыхал, поди, про то, что волков бояться — в тайге не сношаться? Так вот и здесь такой же расклад. К тому же я не полный дебил, чтобы на рожон лезть».

«А если все-таки этот тигр — дело рук Безносова? Все-таки и пули его, и эта дуэль на реке, когда Евтеев и Тюркин практически одновременно выстрелили друг в друга? Тебе не кажется все это по крайней мере странным?»

Этот гринписовский эколог озвучил практически то, о чем все это время думал и он сам, Грязнов, и на чем была выстроена формула обвинения, выдвинутая следователем прокуратуры, и Вячеслав Иванович не мог не насторожиться.

«Исключено!» — убежденно произнес Шаманин.

«Но почему?»

«Да потому, что я Безносова знаю с детства, и он за каждую зверюгу в тайге глотку готов вырвать».

«Это не довод и тем более не алиби», — резонно заметил Кричевский.

«Ну-у, положим, это у вас, в Москве, вера в человека — не довод, а у нас, слава богу, это тоже в расчет идет. И когда надо будет сказать…»

«Ты что, обиделся?» — удивился Кричевский.

«Ну, зачем же обижаться-то? Как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не попрешь».

«Ладно уж тебе… извини».

Впервые за всю эту часть разговора послышалось характерное бульканье, все тот же негромкий стук донышка бутылки о стол и нарочито ворчливый голос Шаманина:

«Ты шарманку-то свою не забудь вырубить. Сам же говорил, кассета на исходе».

Несколько ошеломленный услышанным, Грязнов послушно, словно эти слова парашютиста были обращены к нему, выключил диктофон.

— Лихо!

В его голове, подобно программам при настройке телевизора, один за другим включались, казалось бы, давно атрофированные участки мозга, некогда отвечавшие за его профессиональные навыки, и уже полностью заработавший мозг тут же выдал несколько версий покушения на Шаманина и Кричевского, завязанных на той самой пуле от охотничьего карабина, которую, по признанию Безносова, он отдал своему соседу Виктору Тюркину. Да вот только так ли все это было на самом деле?

Тюркина с Евтеевым уже не допросить, да и на гибель этих двух мужиков можно смотреть с разных точек зрения.

Стараясь успокоиться и хоть немного собраться с мыслями, Вячеслав Иванович отпил глоток настоянного чая, невольно передернул плечами и, поднявшись с кресла, прошел к резной работы буфету, в котором держал бутылку вполне приличного армянского коньяка. Подлил в стакан с чаем несколько капель дурманяще пахнущей жидкости и снова опустился в кресло. Сел и углубился в «раскадровку» той информации, которую только что получил благодаря диктофонной записи Кричевского.

Все это требовало более серьезной обкатки, не говоря уж о дополнительной информации, на которую можно было бы опереться при разработке возникших версий, и Грязнов непроизвольно потянулся рукой к телефонной трубке. Однако прежде чем набрать номер домашнего телефона Мотченко, покосился на часы. Стрелки показывали хоть и позднее время, но все-таки на грани приличного, и он, предварительно откашлявшись, снял трубку.

— Извини, Гаврилыч, не спишь?

— Уснешь тут с вами, москвичами, — видимо, специально для всеслышащих ушей жены сказал Мотченко. — Вы и на том свете достанете.

— Это уж точно, — согласился Грязнов и перешел на более серьезный тон: — Может, уделишь пару минут? Жена не будет ругаться?

— Привыкла, — буркнул Мотченко и, видимо для пущей значимости, слегка повысил голос: — Так что у вас, товарищ генерал?

— Сам понимаешь, по пустякам звонить бы не стал, однако здесь такое дело… — и он вкратце пересказал последнюю запись на диктофоне, которую буквально за час до того, как он пошел провожать Шаманина, сделал Кричевский.

Закончив пересказ и не вдаваясь в собственные выводы по этому поводу, спросил без особого нажима в голосе: