Фридрих Незнанский - Ящик Пандоры

В семь вечера прикатила оперативно-следственная бригада из областного главка, произвела беглый осмотр места происшествия. Долговязый парень, дежурный следователь, раздал коллегам бланки протокола допроса свидетеля, чтоб самодопросились, и, пробыв на месте чуть более часа, вместе с бригадой укатил в Серпухов на свежее убийство. Пятеро оперативников из областного утро (с автоматами) остались на месте под началом майора Грязнова. Таков был приказ полковника Костышева.

Турецкий вернулся домой только к полночи. Тихонько открыл дверь, снял туфли и, не зажигая света, но захватив телефонный аппарат, прошел в носках на кухню — не хотел будить Ирину, набрал почти на ощупь домашний номер секретаря канцелярии следственной части Мосгорпрокуратуры. Клава, услышав голос Турецкого, зарыдала в трубку:

— Александр Борисович, Гену Бабаянца убили... Что же это дальше-то будет?..

— Клава, успокойтесь! Я прошу вас вспомнить: когда точно звонил Бабаянц и сказал, что он в отпуске?

— Вот я сама... сама все думаю... Как же это... Александр Борисович, Саша...

— Сейчас главное — успокоиться и вспомнить. Вы сами с ним разговаривали? Может быть, кто-то имитировал его голос?

Клава просморкалась, прокашлялась и еле слышно ответила:

— Я не знаю, Саша. Я с ним не разговаривала. Но это было в понедельник.

— Что значит — «не разговаривала»?! И что было в понедельник?!

— Саша, Эдуард Антонович вызвал меня в свой кабинет, это было после обеда, сказал: «Только что звонил Бабаянц». Я же не совсем рехнулась. Я хорошо помню. Эдуард Антонович-сказал дальше: «Учтите, Клава, ваш Бабаянц в отпуске. Что-то у него случилось дома, в Ереване». Наверно, Гена звонил ему по персоналке...

— Клава! Он не мог звонить ни по персоналке, ни по кремлевке, он не мог звонить никому ни по одному телефону в понедельник, потому что был убит в воскресенье! Он не мог никому сообщать об отпуске ни в какое другое время, потому что он не собирался его брать!

Ирина неслышно вошла в кухню, полумрак причудливо изменил цвет ее ночной комбинашки на тоненьких бретельках и разрезом от бедра до пола.

— Я ничего не понимаю, Александр Борисович! Почему вы на меня кричите... Мне Эдуард Антонович...

— Я не на вас, Клава, простите, ради Бога. Я и сам ничего не понимаю...

Он погладил Иринины волосы, провел рукой вдоль ее теплого от постели тела. Его охватило такое всеобъемлющее желание, что он больше не мог думать ни о чем.

— До завтра, Клава,— сказал он пересохшими вдруг губами и положил трубку.

Он овладел Ириной тут же, в кухне, на узкой кушетке, он не мог справиться со своей неожиданно разбушевавшейся страстью, он почти насиловал Ирину, и ее невольное сопротивление грубой силе только еще больше разжигало его. Но вот она расслабилась от его неистовой ласки, поняла его, и они стали одно целое, и это целое стонало, смеялось, шептало и кричало от счастья...

22

16 августа, пятница

— Саша, Саша! Я тебе не сказала... Вчера звонила Александра Ивановна Романова. Просила тебя позвонить в любое время. И Меркулов тоже. Но сказал, что ничего срочного.

Турецкий с трудом открыл глаза. В комнату глядело серое московское утро.

Ну и лето. То жарища, то дождище,— пробормотал он.

— Саша, проснись же, Романова просила тебя позвонить, по-моему, случилось .что-то неприятное.— Голос у Ирины был встревоженный.

— Ирка, у меня такая профессия идиотическая, кроме неприятностей ожидать нечего. Который час?

Он пошарил по тумбочке рукой.

— Ну вот, часы пропали.

— Они у тебя на руке. Но на них три часа семь минут. А мои остались в ванной. Кто пойдет?

— Никто.

Турецкий поднял с пола телефон, поставил себе на живот и набрал «100»: «...сковское время семь часов сорок одна минута».

— У нас есть сигареты?

— Да. Две.

— Пачки?

— Нет, две сигареты. Давай бросим курить, Саша. Тройная польза: материальная, здоровье и не будем тратить время и силы на поиски.

— Давай. А еще перестанем есть, пить и мыться, будем ходить пешком и в набедренных повязках...

— Саша...

— ...и наше правительство уже. успешно действует в этом направлении.

— Хорошее у тебя настроение с утра. Давай разломим сигаретку пополам...

До начала рабочего дня в прокуратуре оставался еще час, но зампрокурора Москвы по кадрам Амелин уже бегал по коридорам с папками под мышкой. Не поздоровавшись, начал с ходу, как будто ожидал этой встречи:

— Почему вас не было вчера на работе, Турецкий? Попрошу написать объяснительную записку.

— Доброе утро, товарищ зампрокурора по кадрам,— ответил Турецкий и, повернувшись к Амелину спиной, открыл свой кабинет и захлопнул за собой дверь.

— В таком случае будете объясняться с самим Эдуардом Антоновичем! — донесся до него амелинскии фальцет из коридора.

— Матери со вчерашнего утра дома нет, Александр Борисович,— сонным голосом ответил один из сыновей Романовой,— там у них что-то страшное случилось.

Дежурный на Петровке ответил приблизительно то же самое, но в переложении на язык правоохранительных органов:

— Начальник московского уголовного розыска полковник Романова с бригадой выехала на место совершения особо опасного преступления, товарищ Турецкий... Ее заместителя подполковника Красниковского еще нет, товарищ Турецкий... Начальник отдела майор Грязнов и его группа взяли отгул за сверхурочные...

Турецкий, занялся просмотром входящей почты,-скопившейся за несколько дней. Результаты экспертиз по разным делам, письмо из контрольно-ревизионного управления о назначении документальной ревизии, заявление родственников заключенного об исключении из описи имущества — обычная почтовая рутина. И— «Лично А. Турецкому». Без обратного адреса, почтовый штемпель аэропорта Шереметьево. Он разорвал конверт, сразу посмотрел на подпись: «Алексей». Сначала обрадовался — слава Богу, объявился, стал читать и встревожился не на шутку:

«Сашка, друг. Бывают в жизни минуты, когда только старому другу можешь излить душу. Да честно говоря, надеюсь еще на твое понимание, твой такт и теплое отношение к Нике. Вчера позвонил ей, хотел сам все сказать, но не застал, врать не буду — даже обрадовался. Мать сказала, что Вероника с Иннокентием живет у подруги. Значит, с ней все в порядке, и наши страхи относительно какого-то там убийства оказались напрасными.

Не буду тянуть резину. Я встретил женщину, с которой бы я хотел связать свою жизнь. Дело не только в том, как я к ней отношусь. Она меня делает счастливым — в любое время, в любом месте — от постели до кухни. Она дает мне понять, что Ален Делон в свои лучшие годы выглядел по сравнению со мной замухрышкой. И самое главное, что я с этим согласен. Я бы мог описывать наши отношения бесконечно, но я понимаю, что это бестактно, да и просто неинтересно другим.

У меня одна просьба: объясни при случае все Веронике. Я появлюсь где-то через недельку. В Токио предстоят очень интересные соревнования. Специалисты ждут кучу рекордов. Я рад: впервые буду освещать такую помпезчину.

Жму руку, твой Алексей.»

Турецкий методически разорвал письмо на тоненькие ленты и бросил их в мусорную корзинку. Алексей имел право находить кого угодно, воображать себя Аленом Делоном или Бриджит Бардо в ее лучшие годы, и они с Никой в разводе в конце концов, но поручать такое дело кому-то другому было обыкновенной трусостью. Ника надеется, хотя и скрывает эти надежды от самой себя, на возврат к совместной с Алешкой жизни, и он, Турецкий, должен разрушить эти надежды.

Но он вдруг спохватился, вытащил разорванное письмо из мусора и стал склеивать полоски, с трудом находя нужную.

За этим занятием и застала его секретарь следственной части Клава. Она тихонько приоткрыла дверь и замерла- на пороге. То ли от отсутствия привычной косметики, то ли от бессонной ночи, а может, от слабого света пасмурного утра, она выглядела неожиданно юной и даже какой-то домашней.

— Привет, Клава, заходи, садись.

— Привет, Саш. Только ты меня близко не рассматривай, мне сегодня не до красоты... Ой, чтой-то я вас на «ты»...

— Валяй, Клава, я первый начал. Считай, что выпили на брудершафт. Ты мне хочешь что-то сказать?

— Да. Боюсь только очень. Вы... ты меня не выдашь?

— Никому и никогда. Клянусь.

— Ты наверно не знаешь, что секретарша Зимарина, Вера Степановна то есть, моя золовка.

— Это что такое? Я всегда путаю.

— Сестра моего мужа. Никто не знает. У ней фамилия другая. Она меня сюда устроила. Ну, это к делу не относится. Я сегодня с раннего утра следствие проводила, мне вся эта история с Геной Бабаянцем в сердце запала... Так вот она сказала, что в понедельник никуда не отлучалась и никакой Бабаянц не звонил. То есть теперь она понимает, что он и не мог звонить, но у ней все звонки записаны в блокнот, это она ведет запись для порядка. И никакие незнакомые люди в этот день вообще не звонили, я имею в виду, если кто-то подделал Гении голос. Она на обед не выходила, ела бутерброд со свеклой, который взяла из дому.