Шарль Эксбрайя - Самый красивый из берсальеров

— Само собой разумеется, я смущенно предложил отложить разговор до лучших времен, но она меня удержала, заявив, что в ее положении загадывать на будущее было бы слишком опрометчиво… Деликатно задав несколько вопросов, я выяснил, что синьора знала о Нино Регацци лишь понаслышке, точнее, из письма дяди, сообщившего племяннице, что оставляет все состояние своему незаконнорожденному сыну, то есть нашему берсальеру… Короче, я ретировался чуть ли не на цыпочках, в полной уверенности, что имел неосторожность без особой нужды нарушить покой последних минут особы, и без того не слишком избалованной жизнью… Однако в кафе лечащий врач синьоры Росси поведал мне, что его пациентка чувствует себя превосходно, утром он встретил ее бодрой и свежей как огурчик, и, более того, синьора оповестила его о своем скором замужестве! Ну, Алессандро, что вы на это скажете?

— Что мне плевать!

До Тарчинини не сразу дошла вся непристойность такого ответа. И немало времени утекло, прежде чем он уверовал, что корректный Алессандро Дзамполь и в самом деле позволил себе подобную грубость, несовместимую ни с иерархией, ни с правилами вежливости, принятыми среди воспитанных людей. Бедняга Ромео настолько опешил, что лишь пробормотал:

— И это вы… вы, Алессандро, по… позволяете себе раз… говаривать со мной таким тоном?

— Совершенно верно, синьор комиссар!

— Но послушайте, Алессандро, вы ведь воспитанный молодой человек, превосходный полицейский и, наконец, мой друг?

— Я действительно люблю свою работу и стараюсь выполнять ее как можно лучше. И я был-таки воспитанным человеком, как вы любезно заметили, однако лишь до тех пор, пока некоему веронцу не взбрело на ум сунуть нос в мои личные дела! Что до нашей дружбы, то, может, я и был вашим другом, но, поистине, теперь считаю вас своим самым опасным врагом!

— Меня?

— Да, вас, господин комиссар, и я ждал вашего возвращения, прежде чем отправиться к синьору Дзоппи и попросить его перевести меня в другой отдел или же принять отставку!

Тарчинини с трудом сдержал слезы, чувствуя, что проявление слабости в такой момент окончательно погубит его престиж, но гнев Дзамполя потряс его до глубины души, ибо добряк Ромео уже успел привязаться к молодому человеку.

— Но почему, Алессандро?

— Почему?!

Инспектор встал. Он был бледен как полотно, глаза смотрели в одну точку, а губы кривила недобрая усмешка. Короче, весь облик Дзамполя являл собой живое воплощение попранной справедливости и оскорбленной добродетели.

— Потому что вчера вечером, выполняя ваш приказ, я сходил к Дани!

Ромео почувствовал, как вдоль его позвоночника заструился холодный пот, а волосы встали дыбом, ибо он хорошо представлял дальнейший ход событий — замечание помощника живейшим образом напомнило комиссару о вырвавшихся у него неосторожных словах. В тщетной надежде сделать вид, будто он совершенно ни при чем, Ромео попытался напустить на себя самый беззаботный вид.

— Ну и что?

Тарчинини отчетливо видел, как Алессандро закрыл глаза, сжал кулаки и зашевелил губами, видимо умоляя ангела-хранителя удержать его от кровопролития и помешать броситься на шефа. Осторожности ради комиссар слегка отодвинул кресло от стола, дабы в случае необходимости быстрее добраться до двери.

— И там я неожиданно узнал, что, оказывается, безумно влюблен в Стеллу Дани и мечтаю лишь об одном: поскорее жениться и дать свое имя маленькому незаконнорожденному, которого она носит во чреве! Я попытался возражать — и этот убийца Анджело чуть не отправил меня в мир иной. Так что, не вмешайся чокнутая бабка, я бы уже наверняка был покойником! А знаете, почему в этом сумасшедшем доме все вообразили, будто я готов предложить руку и сердце чужой любовнице, признать своим ее чадо, согласиться иметь теткой рехнутую старуху, а шурином — убийцу? Да только потому, что какой-то чертов комиссар, сунувшись не в свое дело, осмелился уверить Стеллу Дани, будто я обожаю ее больше всего на свете и полюблю ее отпрыска, как своего собственного!

— А это неправда?

Теперь уже Алессандро лишился дара речи — уж очень беспардонно прозвучал вопрос. Комиссар воспользовался его молчанием, вскочил и, обогнув стол, левой рукой схватил правую длань Дзамполя, а другую положил на плечо тому, кого, невзирая на легкое (с его точки зрения) недоразумение, продолжал считать другом.

— Алессандро… Неужто ты и мне осмелишься сказать, будто эта крошка тебе не по душе?

Инспектор на мгновение запнулся, и Ромео почувствовал, что, хоть до победы еще далеко, контуры ее уже вырисовываются.

— Не в том дело! — буркнул Дзамполь.

— Не пытайся лукавить с самим собой, Алессандро!.. Тебе нравится Стелла? Отвечай: да или нет? И сразу предупреждаю: если ты ответишь отрицательно, я все равно не поверю! Это дитя просто прелесть!

Дзамполь с горечью хмыкнул:

— Ничего себе дитя!.. Она уже успела пожить в свое удовольствие, не так ли?

— А ты?

— Это совсем другое дело!

— Только потому, что ты побывал в мэрии и церкви? Подобные аргументы недостойны тебя, Алессандро! У Стеллы был муж, у тебя жена, так что вы — квиты! Она вдова, ты — вдовец! Бедняжке не повезло с мужем? Ты тоже не обрел особого блаженства в браке. Да вы просто созданы друг для друга! Ты попросишь руки Стеллы, женишься — и делу конец. Тут и говорить не о чем!

— Не о чем говорить? — возопил инспектор. — Так, значит, вы меня жените, делаете отцом семейства, прежде чем я успею все обдумать, а в утешение не находите ничего лучше, как заявить, будто тут и без того все ясно? Ну нет! Разговор еще далеко не исчерпан! Не знаю, как принято поступать у вас в Вероне, синьор Тарчинини, но мы, туринцы, не имеем обыкновения заключать браки с бухты-барахты, наплевав на общественное мнение! И, кстати, по какому праву вы вмешиваетесь в мою личную жизнь?

— По праву дружбы! А еще потому, что ты мне очень нравишься, Алессандро… и я запрещаю тебе смеяться над этим… Возможно, я ошибся, но… с тех пор как мы познакомились, у меня возникло ощущение, что ты глубоко несчастлив и взъелся на всех женщин только за то, что крайне неудачно выбрал себе спутницу жизни… И потом, мне ужасно жаль очаровательную крошку Стеллу, которая за первую же совершенную глупость расплачивается внебрачным ребенком и вдобавок потеряла того, кто мог бы стать ее мужем… Вот я и сказал себе: в его годы мой друг Алессандро уже ни за что не найдет такой красивой девушки! И он наверняка обретет с ней истинное счастье, поскольку Стелла никогда не забудет, что именно он вернул ей честь! А что до малыша… Он, как пить дать, вырастет настоящим красавчиком. Уж прости меня, Алессандро, но вряд ли тебе удастся зачать такого, поскольку хоть покойный берсальер и немногого стоил чисто по-человечески, но уж насчет внешности — пардон! А ребенок так и не узнает, что ты ему не родной отец: во-первых, никто об этом даже не догадается, а во-вторых, мой Алессандро, с его золотым сердцем, привяжется к малышу! Вот что заставило меня заговорить о тебе со Стеллой… А она так обрадовалась… Будто я вернул ей смысл жизни! И еще я подумал, что в первый раз ты настолько неудачно выбрал подругу, что разумнее хоть теперь воспользоваться дружеской помощью… Мне бы не хотелось огорчать тебя, Алессандро, равно как и принуждать к чему бы то ни было. И лишь искренняя привязанность побудила немного обмануть Стеллу. Прости, если я не прав… Сейчас же пойду к Дани и повинюсь перед девушкой. Видно, бедняге на роду написано остаться матерью-одиночкой, а ее ребенку — незаконнорожденным, несчастным безотцовщиной… Ma que! В конце концов, это же ее вина, правда?

— Ее вина, ее вина… Не стоит все-таки преувеличивать! Этот берсальер оказался записным соблазнителем и обманщиком! А чем чище и неискушеннее девушка, тем легче ей угодить в сети…

— Короче говоря, — елейным тоном заметил хитрюга Ромео, — если я тебя правильно понял, Алессандро, тем, кто поддавался очарованию берсальера, в сущности, следовало бы выдавать свидетельство о благонравии?

— Право же…

Тарчинини так тяжко вздохнул, что человек более проницательный, нежели бедняга инспектор, наверняка заподозрил бы его в лукавстве.

— А теперь повторяю тебе, Алессандро, без всякой горечи: оставим этот разговор… Забудь мой необдуманный и неловкий поступок, хоть я и пытался действовать из самых добрых побуждений. И давай вернемся к нашей работе…

— По-вашему, я сейчас в состоянии работать? Вы хоть представляете, что подумает обо мне Стелла? Да она запросто может счесть меня таким же мерзавцем, как берсальер… хотя и менее красивым, о чем вы мне столь любезно напомнили!

— Но ты ведь совершенно ни при чем, виноват я один!

— Да, но вы-то не можете жениться на девушке!

— А ты не хочешь! По-моему, результат — один и тот же, разве нет?

— Не совсем… По вашей милости Стелла поверила, что я ее люблю!

— Так я скажу, что ошибся и на самом деле ты вовсе ее не любишь… Доволен?