Трясина - Арнальдур Индридасон

его самого, ни детей. В углу старый, видавший виды телевизор «Нордменде», перед ним — просиженное кресло. Эрленд не очень любил убирать, но держал квартиру в относительном порядке.

Что это я такое ем? Впрочем, не важно.

На упаковке написано что-то про «восточные деликатесы», внутри оказалось что-то с тестом, на вкус — как прокисший суп.

Эрленд отодвинул тарелку. Интересно, у меня еще остался ржаной хлеб, купил тут на днях. А еще вроде был паштет из ягненка.

Тут в дверь позвонили.

Ева Линд решила, как она говорит, «заджампануться» к папочке. Эрленд терпеть не мог эти ее словечки и вообще ее манеру разговаривать.

— Привет, старые яйца, как дела? — сказала она, проскользнув в комнату и плюхнувшись на диван.

Воистину «старые яйца».

— Эй-эй! — ответил Эрленд, закрывая дверь. — Ты это брось, так говорить со мной.

— Ты же говорил, что мне нужно работать над речью, быть изобретательнее! — сказала Ева.

Папа постоянно досаждал ей советами по поводу ее манер.

— Вот именно, но не в этом смысле.

Поди пойми, какую роль она решила играть сегодня. Эрленд не знал лучшей актрисы во всем Рейкьявике, впрочем, он редко ходил в театр и кино, ограничиваясь образовательными телепередачами. Ева обычно играла роли из бразильских телесериалов, сюжет — как выдоить из папаши денег. Случалось это не так часто, Ева умела добывать деньги самостоятельно, как — Эрленд предпочитал не знать. Иногда, впрочем, у Евы не оставалось, по ее словам, «ни эйрира сраного», и тогда она отправлялась к папе.

Иногда притворялась папиной дочкой, ласкалась и мурлыкала. Иногда — женщиной на грани нервного срыва, носилась по квартире словно оглашенная, кричала, что Эрленд плохой отец, как он смел бросить их с Синдри Снаем, таких маленьких! Иногда изображала маньяка-убийцу, которому нечего терять, этакое воплощение зла. А иногда Эрленду казалось, что она не играет, что она — такая, какая есть, подлинная Ева Линд, если такой человек вообще существовал в природе. Только с этой Евой Эрленд и мог разговаривать.

Сегодня на ней потертые джинсы и черная кожаная куртка. Волосы коротко стрижены, выкрашены в черный цвет, два серебряных кольца в правой брови, в ухе — серебряный крестик. Когда-то у нее была шикарная белозубая улыбка, но общение с наркоманами и наркоторговцами не прошло даром — двух верхних зубов и след простыл. Очень худая, лицо вытянутое, под глазами мешки.

Эрленду иногда казалось, что он видит в Еве лицо своей матери. Он все время проклинал образ жизни, который вела Ева, и винил себя.

— Я сегодня говорила с мамой. Точнее, это она со мной говорила, интересовалась, не могу ли я тебя кое о чем попросить. Правда, классно — работать телефонным проводом для собственных разведенных родителей?

— Твоя мать чего-то от меня хочет? — удивленно спросил Эрленд.

Прошло двадцать лет, а она все так же его ненавидела. Он лишь разок видел ее за все это время, и на ее лице было написано нескрываемое отвращение. Она однажды говорила с ним по поводу Синдри Сная, и Эрленд изо всех сил старался этот разговор забыть.

— Снобка вонючая, вот кто она такая.

— Не надо так о матери.

— Короче, это по делу одних богатеев из Гардабая. Выдавали дочь замуж в прошлую субботу — ну так она взяла и сбежала, прямо со свадьбы. Какой позор! И с тех пор не выходила на связь. Мама была на свадьбе, до сих пор места себе не находит. В общем, просила меня узнать, не мог бы ты поговорить с родителями этой девки. Они не хотят официально обращаться в полицию — как же, сами понимаете, история попадет в газеты! Вот снобы-то вонючие! Они знают, что ты следователь и можешь все сделать шито-крыто. А мама с тобой говорить не хочет, понимаешь? Ни за что! Вот меня послала.

— Ты сама-то знаешь этих людей?

— Ну на свадьбу, где эта блядь учудила это дело, меня не пригласили.

— Ага, значит, девчонку ты знаешь?

— Считай, что нет.

— А куда она могла сбежать?

— Мне-то откуда знать?

Эрленд поежился.

— Я только что о тебе вспоминал, — сказал он.

— Как мило, — ответила Ева Линд. — Я, кстати, хотела спросить…

— Денег нет и неизвестно, — отрезал Эрленд и сел в кресло, лицом к дочери. — Есть хочешь?

Ева Линд выгнула спину:

— Почему всякий раз, как я с тобой говорю, ты заводишь эту пластинку про деньги?

Что за черт, украла мою реплику, подумал Эрленд.

— А почему всякий раз, как я с тобой говорю, у нас и разговора не получается?

— Ох, иди в жопу!

— Зачем ты так? В чем дело? Что за слова у тебя? «В жопу», «старые яйца» — что за черт?

— О боже мой, — застонала Ева Линд.

— Какая у нас сегодня роль по расписанию? Ты сегодня кто? С кем я говорю? Где настоящая Ева, где она прячется в этом наркотическом тумане?

— Так, не начинай снова это говно. «С кем я говорю?» — Ева стала его передразнивать. — «Где настоящая Ева?» Вот она я, сижу прямо у тебя под носом. Я — это я!

— Ева!

— Десять тысяч крон! — крикнула она. — Что тебе это? Что, и десяти штук не найдется? У тебя ж бабла как грязи.

Эрленд поглядел на дочь. Как-то странно выглядит, он сразу это заметил, еще с порога. Одышка, капельки пота на лбу, все никак не может усесться, ерзает. Кажется, ей нехорошо.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Нормально все со мной. Просто денег надо. Не ломай комедию, пожалуйста.

— Так, что с тобой?

— Пожалуйста.

Эрленд не моргая смотрел на дочь.

— Ты снова пытаешься бросить?

— Пожалуйста, десять тысяч. Тебе это ничего не стоит. Раз плюнуть. Я больше никогда не буду просить у тебя денег.

— Мило, мило. Так сколько времени прошло с последнего раза, как ты… — Эрленд задумался, подбирая слово. — Ммм… с последнего раза, как ты принимала таблетки?

— Какая разница! Я же бросила. Бросила. Бросила эту дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать!

Ева Линд вскочила на ноги.

— Ну дай мне десять тысяч. Пожалуйста. Ну хорошо, пять. Дай мне пять тысяч. Это ж для тебя карманные деньги! Что, карман пустой? Пять тысяч, это для тебя орешки!

— Почему ты решила бросить именно сейчас?

Ева Линд заглянула отцу в глаза.

— Брось ты эти свои дурацкие вопросы. Я ничего не бросаю. Чего мне бросать? Что именно? Какую ерунду ты несешь!

— Да в чем, наконец, дело? Чего ты так разозлилась? Ты не в порядке?

— Да,