Огненный глаз Тенгри - Дмитрий Станиславович Федотов

не помер от острого аппендицита. Но вылечили его отнюдь не хирурги, а доктор Котов. Причем безо всякого ножа, одними лишь народными средствами. Впрочем, сей факт так и не был признан медицинскими чиновниками, а исцеление объяснили ошибкой в диагнозе, мол, то был не аппендицит, а всего лишь острый энтероколит.

Но бывший пожарник с тех пор проникся к доктору Котову глубочайшим уважением и пропускал во вверенное ему здание без дурацких формальностей. Тем более мне был непонятен теперь его вопрос.

– Ты что, Иван Флегонтыч, али не признал?

– Так ведь никого же нету в редакции, – все еще хмурясь, сообщил вахтер.

– Работаю я здесь теперь! – бодро заявил я.

Но Флегмоныч явно не разделял моего оптимизма.

– Нормальные люди так рано на работу не ходят.

Пришлось предъявить кроме пропуска еще и журналистское удостоверение.

– Излишняя бдительность иногда вредит здоровью, – произнес я загадочно и потопал на второй этаж.

Мои новые коллеги и старые знакомые в одном лице действительно заявились примерно через час. К их появлению я успел вскипятить чайник и наделать горку бутербродов из принесенных с собой сыра и ветчины – «проставился», так сказать.

Первым в комнату ввалился вечно встрепанный и нескладный Женя Перестукин. Поздоровавшись, он несколько секунд изучал мое кулинарное творение на чайном столике, потом изрек:

– Пища уготована для тела, амброзия же укрепляет дух! Но ее-то я как раз не вижу…

– И не стыдно вам, сэр, смущать разум этого юноши? – раздался от двери исполненный сарказма голос.

Я оглянулся и сказал:

– Приветствую вас, благородный дон, в стенах сего мирского заведенья!

Федя Маслов, виртуоз диафрагмы и мастер видоискателя, а попросту – ведущий оператор и фотограф редакции, аккуратно повесил на плечики свой стильный кожаный пиджак и спрятал его в шкаф. Впрочем, все звали Маслова не иначе как Дон Теодор, за болезненное пристрастие к изысканности и утонченности буквально во всем – и в быту, и в работе. Мне же Федор напоминал знаменитого Кристобаля Хунту из романа Стругацких – такой же лощеный, подтянутый и чуть надменный в обращении, будь то ответственный за выпуск или сам главный редактор.

– А вас, Дмитрий, кажется, можно поздравить?

– С чем же?

– Вы с сегодняшнего дня причастны к великой тайне!

– Неужели?!

– Именно! Вы из большинства, что следует истории, превратились в одного из вершителей ее.

Дон Теодор принял позу римского сенатора и с пафосом продолжал:

– Я не оговорился. Именно мы, газетчики, делаем историю! Не зря нас называют «четвертой властью». Это мы повергаем кумиров и возводим на пьедестал! Это мы вершим революции и предвидим будущее! Это мы…

– …трепачи и пустомели, которых давно надо выгнать на поля – пахать и сеять! – звонко и весело раздалось в комнате.

Мы втроем дружно повернулись на голос, заранее улыбаясь, потому что к нам пришло «солнышко». Светлана Геннадьевна Полонская, редактор отдела, была обаятельнейшей женщиной. О ее возрасте в редакции ходили легенды, но никто точно не знал в действительности, сколько ей лет. Мне лично было все равно, потому что я всегда твердо придерживался мнения: женщине столько лет, на сколько она выглядит. Светлана же выглядела изумительно: невысокая, с фигуркой гимнастки и при этом с полноразмерным набором женских прелестей. Короткая стрижка и ясный взгляд фисташковых глаз из-под огненно-рыжей челки довершали образ веселого и доброго Солнышка. И самое главное, Светлана такой и была!

Федор, как всегда, смешался при ее появлении и принялся с озабоченным видом копаться в своем столе. А Женя, тоже как всегда, замер с полуоткрытым ртом, забыв, что хотел сказать.

– Здравствуй, Светик, – улыбнулся я и придвинул ей стул. – Присаживайся, отметим мое вступление в ряды тайных агентов «четвертой власти».

– О! Да тут целый день пировать можно, – оценила Светлана мою сервировку. – И когда же ты успел?

– Просто я пришел… пораньше.

– Ага, – она лукаво стрельнула теплым взглядом, – выполняем трудовое законодательство?

– Я подозревал, что он скрытый штрейкбрехер, – проворчал из своего угла Дон Теодор. – И я оказался прав!

– А вот и нет! Димочка пожертвовал личным временем, чтобы угостить нас замечательным завтраком, – тоном мудрой воспитательницы осадила его Светлана и взяла самый толстый бутерброд. – А тебе, Феденька, следовало бы брать с Димочки пример.

Дон Теодор густо покраснел – то ли от смущения, то ли от обиды – и извлек из своей тумбочки банку клубничного джема. Молча подошел к столику и водрузил банку в самый центр, предварительно сняв крышку. Также молча он вернулся на место и продолжил копаться в столе.

– Клубничный джем – моя слабость, – заявил вдруг вышедший из ступора Перестукин и присоединился к нам со своей чашкой.

Но попировать всласть мы не успели. У Светланы на столе запиликал телефон, и она вынуждена была прервать трапезу.

– Это тебя, – выслушав, протянула мне трубку. – Шеф.

Я поспешно вскочил. Шеф, то есть мой непосредственный начальник, заведующий отделом новостей Григорий Ефимович Разумовский, он же Колобок, был человеком быстрым и скорым на выводы. Людей Григорий Ефимович оценивал исключительно по их способности реагировать на «внешние раздражители», как он выражался. У него самого эта скорость была близка к световой. Что совсем не вязалось с его комплекцией, за которую он и получил свое забавное прозвище. Шеф действительно не ходил и не бегал, он катался. Точнее, перемещался на своих коротких ножках настолько стремительно, что частенько не вписывался в крутые повороты редакционных помещений, заставленных столами и шкафами, и порой бывал причиной местных катаклизмов, обрушивая полки с разложенными бумагами и сметая со столов рукописи и корректуры.

– Слушаю, Григорий Ефимович, – схватил я трубку.

– Где вас носит, Котов? – сварливо осведомился Колобок. – Вам что, особое приглашение нужно? Я же сказал вам в пятницу: чтобы с утра были у меня в кабинете!

– Елы-палы! – только и смог выговорить я и выскочил из комнаты.

Разумовский действительно в пятницу, подписывая мое заявление, буркнул что-то типа «жду вас в понедельник», но я счел фразу чисто фигуральной.

– Вот что, Дмитрий Алексеевич, – сказал он, изучая мою смущенную физиономию, – я понимаю, что в медицине крайне важно все тщательно обдумывать и взвешивать, и торопливость зачастую может выйти боком не только пациенту, но у нас здесь – отдел новостей. А новость, она только тогда новость, когда свежая, с пылу с жару, прямиком с места своего рождения. И в этом случае скорость реакции на нее репортера имеет огромное значение!

– Совершенно с вами согласен, – поддакнул я, чтобы не выглядеть уж полным идиотом.

– Очень хорошо. Но с другой стороны, случаются события, требующие тщательной проверки, перепроверки, наконец более детального изучения, прежде чем о них следует сообщать читателю. Но и здесь мы не должны пускать