История одного самовара - Фарида Мартинес

вещей Поля Жюль нашел фотографию с бывшим бойфрендом Поля, устроил сцену ревности и сжег фотографию. Когда дым заполнил комнату, Жюль испугался, что сработает пожарная сигнализация и открыл окно.

Мысленно чертыхаюсь и ухожу. На улице хорошо, свежо. Глубоко вдыхаю прохладный воздух. Ну и задачка! Такого глупого дела у меня, кажется, еще не было. Пожалуй, стоит выпить кофе. Иду мимо седьмого номера и поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Навстречу мне спускается старушка лет восьмидесяти. Вероятно, та самая дама из Страны Басков. В ее руке пакетик с круассанами. Здороваюсь, но она лишь опускает глаза и молча проходит мимо.

«Странная», – думаю и иду дальше.

Дохожу до верхней ступени. Стоп! Вот же оно! Как можно быть таким идиотом? Разворачиваюсь и мчусь вниз, пропуская ступени.

– Сеньора Элизальде! Подождите!

Росарио Элизальде испуганно оборачивается.

– Вы могли бы уделить мне несколько минут? – перевожу дыхание.

Она молчит, и я продолжаю.

– В отеле произошло ограбление. Мне кажется, вы единственная, кто мог бы помочь. Это ведь в вашем окне я видел свет сегодня утром. Четвертый номер от моего. Выходит, седьмой. Примерно в это же время и был украден самовар со стойки регистрации. А вы живете ближе всего. Может, слышали что-то?

Сеньора Элизальде глядит на меня со странной задумчивостью. Ее старческий взгляд вдруг заволакивает пеленой слез. Она отворачивается и отпирает дверь своего номера.

– Хотите чаю? – снова оборачивается ко мне и кивает на пакетик с круассанами.

По правде говоря, я изрядно проголодался от умственного напряжения. Да и холодно здесь. Для моей мексиканской крови непривычно. Но слезы женщины смущают меня.

– Простите, если я не вовремя, – бормочу, заходя в номер.

Что за…?! На столе посреди комнаты восседает самовар.

– Что это значит? – спрашиваю, не веря своим глазам.

– Я сегодня же верну его на место, – поспешно отвечает сеньора Элизальде. – Но вы присаживайтесь. Вы ведь не торопитесь?

Нет, это не может быть правдой! Чувствую, как кровь приливает к щекам, поднимается к вискам. Ну и срам! Готов рвать на себе волосы. И ведь столько улик на руках! Раннее пробуждение старушки, номер смежный с ресепшеном, следы на снегу до лестницы на второй этаж (то есть как раз до входа в седьмой номер!), табличка с просьбой не беспокоить. А я даже и мысли не допустил, что почтенная дама может оказаться мелкой воровкой. Феминистки растерзали бы меня на части за гендерные предрассудки. И были бы правы. Моей глупости нет оправдания. Вот так Хуан Луис Моралес! И меня еще называют одним из лучших сыщиков Мехико.

Но каков мотив? Для чего женщине с севера Испании это русское старье?

Послушно сажусь. Росарио аккуратно поднимает самовар и несет в ванную. Сквозь приоткрытую дверь наблюдаю, как ловко эта испанская бабушка возится с диковинным изобретением. Вот она заливает воду, бросает в трубу мелкие веточки, разжигает их от спички и открывает окно. Почти мгновенно из трубы начинает струиться дымок, и комната наполняется терпким запахом костра.

Старушка входит в комнату и садится в кресло рядом со мной.

– Я вижу, вы удивлены. Но поверьте, в моих действиях не было злого умысла, – сеньора Элизальде печально улыбается. – Я хотела попросить сеньору Родригес одолжить мне самовар. Но когда пришла на стойку регистрации, ее не было. Я взяла его без спросу. Хотела потом зайти и сказать. Да как-то не собралась. Хорошо с ним. Как в детстве.

От этих ее слов выхожу из молчаливого оцепенения.

– В каком детстве?

Но старушка не отвечает. Встает и идет в ванную. Жду в недоумении. Сколько тайны в этой женщине! Будь она помоложе лет на пятьдесят, точно завладела бы моим сердцем. Возвращается. В руках две чашки ароматного чая. Подношу чашку к губам и отпиваю обжигающий, но невероятно вкусный напиток.

– Я родилась на севере Испании, в Стране Басков, – заговаривает она медленно. – Может быть, вы слышали о городе Герника?

– Конечно, – вспоминаю картину Пабло Пикассо, киваю.

– Мне было пять лет, когда началась Гражданская война, – резко вздыхает. – В апреле 1937 года нас атаковали. Помню жуткий гул и небо в самолетах. Взрывы, пожары. Армия Франко сожгла город дотла. Родители погибли. Меня и еще три тысячи сирот погрузили в поезд и отправили в СССР. Я не помню всех деталей, но тот страх в сердце, испуганные глаза таких же малышей, как и я, забыть невозможно. Нас привезли в город Пушкин. Там мы обрели новый дом. Я так привыкла говорить «мы», потому что все мы были одним целым. «Дети войны» – так нас называют до сих пор. Научились находить успокоение в лицах друг друга.

Воспитатели приняли нас очень тепло. Я всегда буду благодарна людям, что вырастили нас, обучили своему языку, помогли устроиться в жизни и потом отпустили на родину, ничего не попросив взамен.

В Пушкине я прожила двадцать лет. И только в 1957 году вернулась в Испанию. Знаю, что многие из нас остались там. Обзавелись семьями. Но иногда они собираются вместе и говорят на нашем языке, – оборачивается и кивает в сторону ванной. – Когда я увидела самовар, то словно вернулась в детство. В те тяжелые, но памятные годы. Вечером верну. И извинюсь перед сеньорой Родригес.

– Не надо извинений, – говорю охрипшим от волнения голосом. – Я сам отнесу его. Позже. А пока налейте-ка мне еще чашечку.

Проходит час, а я все не могу уйти от сеньоры Элизальде. Она рассказывает о России. Да так диковинно. Эта страна куда интереснее, чем я мог себе предположить! С неохотой оставляю старушку отдохнуть. А после ужина возвращаюсь и предлагаю свое заступничество. Мол, уговорю Саманту позволить оставить самовар до выезда из отеля. Но сеньора Элизальде против. Говорит, за день достаточно побередила старые раны. В ее возрасте это опасно.

Кутаю самовар курткой, несу на ресепшн. Саманта не верит своим глазам. Вскакивает с места, бежит навстречу.

– Как вам это удалось? – радостно смеется. – Кто это был?

– Никто, – улыбаюсь. – Ваш самовар волшебный. Никто не крал его. Он сам выкрал человека из настоящего и ненадолго унес в прошлое.

– Как это? – Саманта щурит глаза.

– Как машина времени. А я Санта-Клаус, – кланяюсь и делаю притворно-строгое лицо. – Вы ведь верите в чудеса, Саманта?

Женщина принимает мою игру. В глазах мелькает искра детского озорства. Ни о чем больше не спрашивает. Понимаю – все ради веры в чудо. Берет самовар и аккуратно водружает на место.