Ирина Глебова - Смерть в мансарде

Дмитрий стоял чуть сбоку, под тонким деревом рябины, смотрел на прозрачный профиль девушки, на всю скорбную группку людей. Поручик, суровый, в наглухо застегнутом мундире, с черной повязкой на рукаве, первым наклонился к гробу, прощаясь. Дмитрия передернуло. Движение офицера, его поза показались такими картинными, рассчитанными на зрителя, словно он играл роль в театре. И в этот момент Дмитрий вспомнил другую сцену.

Две недели назад, на этом же кладбище, ближе к входу, похоронили другую молодую девушку, тоже трагически погибшую. Хоть и немного, но он все же знал Зину Калугину, потому и пришел проводить ее. В тот раз на кладбище народу было гораздо больше — многие горожане, взбудораженные убийством, собрались здесь, кто из сочувствия к жертве, кто из любопытства. Родители, родственники, близкие друзья стояли вот так же, у отрытой могилы, у незакрытого еще гроба. Среди них были и Женя с Александром. Как и сейчас, так и тогда подошло время прощаться, раздались рыдания. Дмитрий, как и нынче, стоял в стороне, как и нынче смотрел на Женю — живую тогда. Видел, как поручик наклонился, сказав ей что-то и сжав локоть. И как девушка рванулась от него в сторону, с перекошенным лицом, закушенными губами. Но он удержал ее, вновь что-то сказал. Она дышала глубоко, с дрожью, не отвечала ему, а через миг заплакала, зарыдала, и тогда он обнял ее за плечи, прижал к себе, стал гладить по голове… Дмитрий отвел взгляд.

Медленно подходя во след за другими к гробу с Женей, молодой человек не спускал глаз с офицера. Тот уже стоял в стороне, склонив голову. И Дмитрий вдруг подумал: «А ведь Женя словно хотела что-то крикнуть, а он ей не дал». Тогда, на похоронах Зины, он не задумывался об увиденном, ее порыв показался естественным проявлением горя. Но сейчас, на других похоронах, уже самой Жени, виденное озарилось иным светом. Дмитрий вспомнил ее лицо: страх, смятение, омерзение — что-то из этих чувств исказило тогда Женины черты, или одновременно все? Но почему? Может, он ей о покойной что-то сказал нехорошее? Среди военных нынче много циников… И тут же Дмитрий представил другую картину: Женя с пистолетом в руке, а напротив нее, в проеме двери, поручик. Они стоят лицом друг к другу. И след первой пули там, в стене, совсем недалеко от двери…

Ужинал Дмитрий у дяди. Он был лихорадочно возбужден, невпопад отвечал брату и сестре. Людмила Илларионовна, жена дяди, ласково погладила его по голове: она знала, что похороненная сегодня девушка нравилась племяннику. Бывая у них, он рассказывал о ней, особенно вначале знакомства, с удовольствием. И, уводя дочку с собой, она еще раз наклонилась к Дмитрию и шепнула сочувственно: «Что поделаешь, Митенька, такая ее, видно, была судьба». Кузен Саша, гимназист-старшеклассник, поначалу обиделся на брата, но когда Дмитрий сказал, что останется у них ночевать, тут же все забыл и помчался перетаскивать свою раскладушку в Митину комнату. В те недавние времена, когда Дмитрий жил в доме Петрусенко, он был для Саши и любимым братом, и лучшим другом, и самым большим авторитетом. И хотя у каждого из них была здесь своя комната, Саша чуть ли каждый вечер выпрашивал у матери разрешения ночевать «у Митеньки». Они оба любили долгие беседы при включенном ночнике, пока не приходила тетя и не стучала легонько в дверь: «Мальчики, спать, спать…» Теперь Саша очень скучал без старшего брата и каждый его приход, а тем более ночевка, становились для мальчика праздником.

Тем временем Дмитрий, вслед за дядей, перешел в кабинет. Викентий Павлович стал набивать табаком трубочку, Дмитрий же, не мешкая, приступил к расспросам. Как идет следствие, что установлено, какие выводы?

— Ничего такого, чего бы ты не знал, — дядя пожал плечами. — Самоубийство на почве нервного срыва и сильных личных переживаний… Какие у тебя сомнения? Ты же сам все видел.

— Видел, да, в себя стреляла. Но почему?

— Бог мой, Митя! Что ж тут непонятного? И года нет, как девушка потеряла родителей. И двух недель не прошло, как на ее глазах убили подругу. А время сейчас какое!.. Все рушится, устои ломаются, привычная жизнь — в тартарары! Никто не уверен в завтрашнем дне. Такая страшная волна накатывает — всех накроет…

Викентий Павлович наконец раскурил трубку и, прищурившись, словно всматриваясь в надвигающееся будущее, попыхивал ею. Плыл аромат прекрасного турецкого табака, и начальник губернского полицейского управления господин Петрусенко наслаждался этим вечерним уютом так, будто бы в последний раз. Вот уже два года, как Викентий Павлович возглавлял губернский сыск. Почти с самого начала войны получил он это назначение. Как всегда, в годины потрясений, смут, войн, так и сразу же, летом-осенью 14-го года, из всех щелей полезла самая разная нечисть: воры, мошенники, грабители, разбойники. Прежний полицмейстер был уже стар, его с почестями проводили в отставку. А сорокатрёхлетний следователь по особо опасным преступлениям Петрусенко получил новое назначение. Да, теперь ему почти не приходилось самому вести активный поиск, следствие — только в исключительных случаях. Но теперь он держал в руках нити многих дел, корректировал других следователей, подсказывал, направлял их действия. Учил. Работы было очень много — время такое, как сказал он своему племяннику, — волна катит и вправду штормовая, девятибалльная.

— Да, мой милый, — сказал он грустно. — Сломалась девушка. Да разве она одна! Ох, знал бы ты, сколько нынче самоубийств среди молодежи! Как перед концом света. На моей памяти такого не бывало. Да вот, вчера же, утром в восемь часов городовой, проходя через Университетский сад, увидел юношу и девушку. Она лежала на скамейке, он — рядом на земле. Отравились серной кислотой! Причем, она была еще жива, но до больницы не дотянула, скончалась.

— Верно, дядя, верно. Но меня все мучает сомнение… Когда я дверь открыл… ну… тогда… она стояла лицом к нему, поручику. И пуля первая в стене, в той же стороне оказалась.

Петрусенко пожал плечами:

— По его версии — сначала она была к нему спиной, повернулась уже после неудачного выстрела в себя.

— Но ведь он может и лгать!

— Может, — согласился вдруг Викентий Павлович. — У нее, кстати, была причина стрелять в этого бравого поручика… Э-э, да ты побледнел, братец. Верно, я тебя обманул, когда сказал, что ничего для тебя неизвестного в следствии нет. Один штришок все же выискался.

— Не тяни, дядя! Что это?

— Да ничего особенного. Просто поручик Реутов имел любовницу. А каково такой девушке, как Радзилевская, узнать, что ее жених, который с ней скромен и нежен, имеет вульгарную плотскую связь… Вот тебе повод и чтоб в него стрелять, и чтоб самой застрелиться. Как говорится, последняя капля. Est mobus in rebus. Всему есть мера…

— А она что, узнала об этом?

— Это нам неизвестно, можем лишь предполагать.

Дмитрий вскочил, пробежался по комнате.

— Любовница! Собираясь жениться на Женечке! Какой подлец! А может, он обманывал ее, вовсе не собирался жениться… Да, дядя, а кто же та женщина, откуда ты знаешь?

Из гостиной донесся бой часов. Викентий Павлович сосчитал удары.

— Поздно уже, Митенька, — сказал. — Пора идти отдыхать, Саша уж тебя заждался… А насчет того, откуда знаем — так служба такая. Хотя дело и закрыто, поскольку чистое самоубийство и причин достаточно, все же кое-что мы подразузнали. У поручика любовница — медицинская сестра из военного лазарета. Галина Акимчук, приятная молодая женщина, хорошие отзывы о ней.

— Из лазарета? — Митя закусил губу, задумавшись. Дядя пытливо глянул на него, и тут же отвел глаза, благодушно попыхивая трубкой.

— Да, того самого, где твой новый друг, славный разведчик Кожевников долечивается. Кстати, как он там?

Дмитрий настороженно посмотрел на дядю. Догадался он, что ли, о мысли, промелькнувшей у Мити? Или сам подсказывает племяннику ход? С него станется… Но у Викентия Павловича был такой простодушный вид, и дымовые колечки так красиво улетали к потолку, что молодой человек сам одернул себя: глупости, ничего такого дядя ввиду не имеет. Но ему самому пришедшая в голову идея покоя уже не давала.

Глава 4

Дмитрий прошел в ворота кованой ограды городской больницы, но подниматься в палату не стал. Раненные в пижамах курили на крыльце, сидели на скамейках, прогуливались в небольшом садике. Кожевников должен был быть где-то здесь, среди выздоравливающих. Дмитрий быстро нашел его — в веселой компании играющих в карты перебинтованных парней. Увидев приятеля, тот обрадовался, затушил папироску и поспешил навстречу.

Они ушли в сторону и сели прямо на траву под яблоней, спасаясь от солнца. Николай расстегнул куртку — даже ранение не истощило его мощную мускулистую фигуру. Он показал шрамы на руке и груди, уже крепко стянутые кожей, но еще красные и вызвавшие у Мити дрожь. Но сам Коля был счастлив: вчера ему сняли повязки и пообещали скоро выписать.