Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)

Было до жути тихо, только гулко стучало мое сердце. Я невольно ускорил шаги.

И вдруг кто-то схватил меня сзади за руку. Я с силой дернулся, что-то загрохотало у меня за спиной, с треском порвался рукав куртки, и плечо стало мокрым и горячим. "Нож!" — мелькнула мысль.

Я отпрыгнул, как смог, в сторону, чтобы не получить второй удар, наткнулся на ящики и выронил фонарь. Он упал очень удачно — стеклом вниз, прямо в пыль.

В темноте я слышал рядом чье-то хриплое, тяжелое дыхание и на всякий случай присел. И стал тихонько шарить по полу. Левая рука горела.

Наконец я нащупал фонарик и резко повернул его. Мелькнула какая-то тень. Никого. Только хриплое, тяжелое дыхание: мое. А в проходе лежит здоровенный ящик. За торчащий в нем гвоздь зацепился рукав моей куртки. С досады я пнул ящик ногой и вдобавок ушиб палец.

Дальше я шел осторожнее, приложив платок к глубокой царапине на плече и держа фонарик в левой руке. Но идти пришлось недолго: обойдя водруженную на бочку тяжелую раму от зеркала или картины, я оказался в тупике. Вернее, опять перед массивной дверью — без ручки и даже без замка. Ручка — черт с ней, хорошо, что замка нет.

В ярком луче фонаря у двери я увидел ботинок. На правую ногу. Самохина?

Я взялся за дверь. К моему удивлению, она легко подалась, когда, вцепившись в крайнюю доску ногтями, я потянул ее на себя. Она широко раскрылась, и я чуть не засмеялся от неожиданности: за дверью была стена. Самая обычная, деревянная, из вертикальных досок, плотно подогнанных и чуть сыроватых. Мне показалось, что подобное я уже где-то видел, и не так давно. То ли в кино, то ли во сне.

Старенькая батарейка уже садилась, но все-таки в слабом свете фонаря можно было разглядеть массивные кованые петли, вделанные в верхнюю кромку стены. Я налег плечом, и она медленно повернулась вокруг заскрипевших петель. Я пролез в щель и оказался на полу… своего бывшего номера. Щит опустился за мной, глухо стукнув.

Когда я встал на ноги, держа в одной руке фонарик, а другой придерживая оторванный лоскут рукава, сухо щелкнул выключатель и вспыхнул свет.

В комнате стоял Яков и держал в руке направленный на меня пистолет.

— Убери, это неприятно.

— Ну и вид, — сказал он, медленно пряча в карман пистолет. — Кто это тебя?

— Ящик с гвоздем.

— Ну, ну. Нашел?

— Нашел. А что ты делаешь в темноте?

— Я погасил свет, когда услышал, что ты сопишь и возишься за стеной. Ты меня удивил.

— Я и сам удивлен. Там ботинок лежит, на правую ногу, с пряжкой.

— Самохинский?

— Похоже, его. А перед первой дверью — чуть не полкоробка горелых спичек. Впечатление такое, что кто-то подготовил проход заранее.

— Дать бы тебе по мозгам за "инициативу", — высказался Яков. — Я тебе что говорил? Забыл?

— Победителей не судят, — отмахнулся я.

— Как знать, — проворчал он. — Еще одна такая победа, и мне придется отказаться от твоих услуг. Серьезно.

Яков включил настольную лампу и погасил верхний свет. Шторы на окнах были плотно задернуты.

Мы сели за столик и закурили.

— Значит, я был прав: стукнули Самохина в музее, и он бежал сюда. Знал, выходит, куда бежать. И знал отлично. Его кто-то преследовал, но не смог, как я понял, открыть дверь, где спички, так?

Я кивнул осматриваясь. Теперь трудно было найти, какую из дубовых панелей, покрывающих стены, я только что поворачивал. Она так точно стала на место, что все вертикальные доски слились в один ровный ряд.

— То-то я замечал, — сказал я, — сквозит здесь немного.

— Ну уж не ври, — остановил меня Яков. — Подогнано будь здоров.

Он откинулся на спинку кресла и потянулся.

— Подведем итоги. Самохин бежал из музея по подготовленному пути.

— А что он делал в музее? Ночью-то?

— И кто с ним был? Что он делал, это понятно.

— Как? — удивился я.

— Не совсем, конечно, — поправился Яков. — Не совсем. Ты обратил внимание на то, что ценные вещи были увязаны в узлы?

— Конечно. Кто-то подготовил их для реализации, если можно так выразиться. Но не успел.

— Ему помешали. Кто помешал? Самохин? Или Самохину? Здесь важно собрать воедино, связать логически три известных момента: попытка ограбить музей, убийство и поиски в кабинете — тогда многое станет ясным.

— А почему именно в этой последовательности? — поинтересовался я.

— Потому что не такие мы глупые, какими кажемся на первый взгляд, не захотел объяснить Яков.

— Но и не такие умные, какими хотим казаться, — уточнил я.

— Ко мне это не относится, — махнул рукой Яков. — А что касается кандидатуры на главную роль, у нас она теперь только одна.

— Кто же? — спросил я, вставая.

— Тот, кто бывает в музее после его закрытия, тот, кто всем Дубровникам известен своими похождениями, тот, кого выгораживает тетка Маня.

— Черновцов?

Утром я зашел к Староверцеву. Едва мы с ним расположились погонять чаи, во дворе залаял Малыш и кто-то сильно постучал в окно.

— Сергей! Ты здесь? Выйди на минуточку!

— Это следователь, — извинился я. — Мне надо идти.

— Слушай меня, — Яков сжал мне руку. — Черновцов пропал. Похоже, скрывается.

— Как?

— Вот так. Я говорил с его женой. Что-то знает, но вовсю темнит.

— Как я слышал, он порядочный забулдыга. То, что он пропал, еще ничего не значит.

— Значит, Сережка, значит! Он не ночевал дома в день убийства — это раз. С женой у него нелады — два…

— Ну и что нам с этих неладов?

— А вот что: она его частенько выставляет из дома, и он ночует знаешь где?

— В музее? Тетка Маня привечает?

— Это еще не все. Его видели вчера. Вся морда сплошь синяком заплыла. А костяшки пальцев правой руки Самохина, помнишь акт, были сбиты! Я тебя вот о чем хотел попросить. Ты человек здесь новый, журналист: походи поспрашивай. Потом сочтемся.

Пятница

— Ну разве что, — вздохнул я.

Неужели этот вздор может поколебать наше счастие?

Я отправился на розыски Черновцова, предварительно поставив Якову условие: с теткой Маней он должен говорить сам. Яков поморщился, но деваться ему было некуда. Позже он передал мне содержание этого разговора, и я привожу его здесь.

Тетка Маня, снова оказавшись в центре внимания, с готовностью отставила швабру и открыла было рот, но Яков опередил ее:

— Почему ваш сын ночует в музее?

— Дознались? — ахнула она и заплакала. — Дура я старая, бесом попутанная… — Она плакала тоненько, монотонно и деловито, поглядывая птичьим глазком на Якова.

Он терпеливо ждал.

— Так как же?

Тетка Маня, причитая, добралась наконец до сути: "бесталанному" Черновцову жена-злодейка "не дает дома головушки приклонить бедовой, гонит его и в дождь и в ветер", и потому он заливает горе "зеленым вином".

— Подождите-ка, — приостановил ее Яков. — Что-то я не пойму: гонит она его за то, что он пьет, или он пьет, потому что она его гонит?

— Знамо!

— Что знамо-то? Он пьет — она бьет? Эта схема?

— Наоборот, — тетка Маня прерывисто всхлипнула.

— Ерунда какая-то. Что у них за нелады, можете мне толком объяснить?

Тетка Маня осторожно оглянулась и лихо подмигнула Якову всей щекой.

— Тет-на-тет?

— На-тет, — уверил ее Яков.

Она снова оглянулась и шепнула так, что, верно, на улице было слышно:

— Гуляет он.

— То есть как? — удивился Яков.

— От жены гуляет.

Яков неосторожно выразил сомнение. Тетка Маня искренне возмутилась:

— Ты не смотри, что он сморчок на вид, — гордо сказала она. — По нем все дубровнические бабы сохнут, даже библиотекарша с образованием у него есть. — Она снова взяла швабру и стала похожа на сурового воина с копьем. Якову показалось: под носом у нее появились и круто поднялись гвардейские усы. — Вот Нинка-то и зверует. А я уж его, сиротинку, привечаю.

— А во вторник сиротинка тоже в музее ночевал? Тет-на-тет.

Тетка Маня едва не хватила его шваброй.

— Ишь куда клонит! Хитер Вася — дуру нашел!

— Да какой я еще, к черту, Вася?

— Все вы не Васи, как до дела дойдет! Не ночевал он здесь! Я последняя ушла и никого здесь не оставила. Клянуся! — И она стукнула шваброй в пол.

— Где он сейчас?

Тетка Маня не ответила, сурово поджав губы, молчала.

— А синяк? С кем он сцепился?

— Это ты уж у Нинки пытай. Ей лучше знать, с кем ее мужик цапается.

Дома Черновцова, конечно, я не застал, да на это и не рассчитывал. Его жена, миловидная женщина, худенькая и решительная, встретила меня сурово.

— Чего вам надо?

— Я, собственно, не к вам…

— Тогда и говорить нечего! — И она повернулась ко мне спиной.

Я сказал ей, что я из газеты.