После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

Он все время веселил ребят.

Школьники его полюбили.

Чем больше привязывались к Нухе мальчики и девочки, тем больше привязывалась к нему их учительница. Она искренно была убеждена, что детям нравится только хорошие люди.

Но Лейла старалась ничем не выдавать своей нежности к Нухе. С детства говорили ей все окружающие, что она некрасива. И, как ни странно, в этом, как и во многих других бедах жителей аула, была виновата традиция. Принято у чеченцев считать, что продолговатое лицо, к тому же обсыпанное веснушками, — некрасиво, В самом же деле Лейла была очень миловидна и по-своему хороша.

Как бы то ни было, Нухе она нравилась.

Лейла и Нуха вместе делали попытки угомонить школьников, которые озорничали и даже прыгали с моста в бурную реку, хотя Лейла строго-настрого запретила им это. Но первым, как ни странно, нарушил запрет самый тихий из всех мальчишек Муса Камалов.

Совершенно неожиданно, когда никто из ребят не баловался и даже не шутил, Муса разделся, разогнался и бросился в волны Аргуна.

Лейла ахнуть не успела, как мальчишка очутился на опасном месте, где была пятнадцатиметровая яма — узкая, похожая на колодец, в которой утонул не один житель аула.

— Нуха! — закричала Лейла не своим голосом. — Он утонет, утонет, скорее!..

Прямо в одежде бросился Нуха следом за мальчишкой.

А в Мусу словно бес какой-то вселился. Громко хохоча, он бросился в сторону от гнавшегося за ним Нухи. Хохот его тонул в грохоте реки, но вот Нуха поравнялся с ним и заставил выйти из воды.

Лейла долго отчитывала непослушного мальчика…

Рабочий день близился к концу.

— Пойдем, Нуха, проводим Мусу, а то он еще что-нибудь натворит, — сказала Лейла.

Нуха молча улыбнулся. За Мусу бояться было нечего: его дом стоял на краю аула, неподалеку от реки. И Нуха понял: здесь что-то другое.

Едва Муса скрылся в своем дворе, Лейла сказала Нухе:

— А ты знаешь, Нуха, я хочу побродить с тобою по аулу.

— Но ведь нельзя… — растерянно проговорил Нуха.

— Ты имеешь в виду вековой обычай. Ты хочешь сказать, что юноша и девушка имеют право встречаться и разговаривать только при народе и обязательно на берегу реки. Это ты хочешь сказать?

— Нет, я с этим, конечно, не согласен, Лейла. Но ты ведь знаешь, что станут говорить люди, если увидят нас с тобою наедине посреди аула!

— Ты, комсомольский вожак, говоришь мне, учительнице, такие вещи! Да я ушам своим не верю, Нуха!

— Знаешь что, Лейла, достаточно субботника! — усмехнулся Нуха. — Политработа — в другой раз! И вообще я вижу, на тебя Ваня Сухов сильно действует…

— Не шути, Нуха! — нахмурилась Лейла. — Обычаи старины бывают разные. Есть немало полезных и умных. Но есть и дикие. В самом деле, как можно диктовать людям, где и как они должны встречаться. Честное слово, есть в этом что-то унизительное.

— Я с тобой согласен, но… так уж повелось… не принято…

— Ох, если бы ты только знал, как я ненавижу эти слова: «повелось», «не принято»! Пойми, Нуха, эти слова, которые мы произносим механически, налагают запрет на все живое. Знаешь, как сказано у одного поэта: «Самая страшная тюрьма — это та, которую человек построил в своей собственной голове». Нам, молодежи, принадлежит будущее. И поэтому именно мы вольны распоряжаться обычаями по своему усмотрению.

Впрочем, о таких вещах легко и просто рассуждать, читая о них в книге и находясь вдали от тех мест, где они порою еще и поныне имеют силу.

Пока Лейла и Нуха (она смело и решительно, а он — пересиливая себя) идут по аулу, словно по обстреливаемому полю, окна домов заполняются лицами.

«Пойди сюда, жена! Ты видела что-нибудь подобное?»

«Эй, муженек, подойди к окну и полюбуйся, до чего докатилась молодежь!»

«Дочка, иди, посмотри, чего не надо делать! Это позор!»

Так говорят за окнами.

Лейла не хочет видеть никого из этих людей и не поворачивает головы, чтобы случайно не скользнуть взглядом по окнам, откуда следят за каждым ее движением зрачки, готовые, как дула винтовок, в любую минуту выстрелить презрением, гневом, отчуждением.

Ну, что ж! Софью Перовскую тоже осуждали. И Улю Громову, когда вели на казнь. Им было тяжелее, труднее. А ее, Лейлу, ведь не казнят. Такое сравнение придает ей сил.

— Ты знаешь… — говорит она Нухе. — Ты знаешь…

Но она сама не знает, что ему сказать.

— Лейла… — начинает Нуха, которому хочется попросить ее прекратить эту пытку. — Лейла…

Но и он не продолжает, ему стыдно признаться в своей трусости.

Сардал. Он тоже у окна.

Сардал чувствует, что дело вовсе не в Нухе и Лейле, а в том, что нечто важное для него рушится.

И Сардал цинично хохочет, но это не обычный хохот — словно порохом, начинен он ненавистью.

Мурдал. Он тоже у окна. Но из его окна видно иное: не зря боролся за Советскую власть старый партизан, вот и снова вышли люди на демонстрацию за новый уклад жизни. И он вспоминает, как сам участвовал в демонстрации против царя.

Но из своего окна видит Мурдал и другое: Лейла идет прямо, не сгибаясь, Нуха же опустил голову, сгорбился. Нелегко им.

Старик выходит на улицу и вежливо здоровается с Нухой и Лейлой. Заводит с ними беседу. Смеется, улыбается, шутит, рассказывает анекдоты о Мази. Пусть видят, что и он, Мурдал, на стороне молодежи.

Лейла облегченно улыбается ему в ответ, а Нуха перестает горбиться, поднимает голову.

Исчезают лица в окнах.

А спустя два дня, в выходной вечером, выходит на улицы аула уже несколько пар.

Теперь не помогут никакие увещевания и угрозы стариков. Новый обычай пришел в чеченское селенье.

А Нуха был очень счастлив.

Он и не подозревал, какая трагедия разыгрывается рядом с ним.

* * *

Осень царила на холмах и в низинах.

Журавли устремились к югу, рыба — в речные глубины. Ящерицы обрели цвет поблекших осенних деревьев и трав. Полусонный медведь, которого жители аула знали не первый год, тоскливо бродил по чащобам, с нетерпением ожидая, когда же наконец можно будет улечься на всю зиму в теплую берлогу и спокойно сосать свою черную лапу. Мечтою о перепелках и курах жила порыжевшая лиса, чудом увильнувшая от голодного и зазябшего волка. Аргун поеживался от холода, но по-прежнему бурно катил свои воды в синюю даль.

Ветер, победивший солнце, по-хозяйски сбивал с деревьев пожелтевшую и отжившую свой век листву, гнал ее куда-то за аул, к берегу или в широкое поле.

А люди? Они спешили закончить к зиме ремонт