Ночь тебя найдет - Джулия Хиберлин

– Я была в особняке Соломонов, – говорю я сердито. – Твой приятель Шарп настоял, чтобы я с ним там встретилась. А закончилось все прогулкой по «вдовьей площадке».

– Что? Как ты? Ты же психуешь даже на колесе обозрения!

Кажется, Майк искренне удивлен. Если только… если только сам не сказал Шарпу, что крыша – подходящее место, чтобы меня встряхнуть.

– Если полиция меня не прослушивает, то откуда Шарп узнал, что сегодня я собираюсь повидаться в тюрьме с Николетт Соломон? Если, конечно, он тоже не экстрасенс. – Я сглатываю. – Разве вам, копам, не требуется ордер, чтобы вторгаться в частную жизнь?

– Сегодня? – Майк в замешательстве.

– Сегодня. Как только взойдет солнце.

– «Маунтин-Вью»? Плохая идея, Вив. Каждая криминальная знаменитость в Техасе зовет это место родным домом. Дарли Рутиер, Эмбер Гайгер, Иоланда Сальдивар[24]. Журналисты и съемочные группы постоянно запрашивают интервью. И то, что ты решила заскочить в гости, – это настоящий скандал, учитывая, что знаменитый подкастер выходит в «Твиттере» на тропу войны. Бридж весь вечер пыталась до тебя дозвониться. У нас тоже был дерьмовый день. Она беспокоится, что болтовня Буббы Ганза просочится…

– В ее такую прелестную, такую беззаботную жизнь? – перебиваю я его. – Хочешь сказать, она беспокоится, что ее группа мамочек будет злословить про ненормальную сестру, вместо того чтобы обсуждать, стоит ли прочесть «Неукротимую» или «Как стать антирасистом»?[25] – Я тут же успеваю пожалеть о своих словах. Ненавижу себя, когда бываю такой язвой.

Майк шумно вздыхает:

– Иисусе – и я обращаюсь непосредственно к Нему каждой каплей своей католической крови, – как бы я хотел, чтобы вы двое разобрались между собой. Ваша мать что-то сделала с вами обеими.

– Не надо обвинять во всем мою мать, – замечаю я сухо. Полагаю, нам стоит притвориться, что ты дотронулся до моего подбородка – тогда, в баре – совершенно непредумышленно.

– Вивви… я…

– Прекрати, – перебиваю его я. – Или объяснись, или не начинай.

– У меня нет никаких скрытых намерений. – Защищается. – Лиззи Соломон заслуживает правды. Все дела, к которым я тебя привлекал, заслуживают справедливого решения.

– Трудно поверить, что твои амбиции и амбиции Шарпа не играют в этом деле никакой роли.

– Может, поговорим об этом утром?

– Майк. Полиция прослушивала телефон моей матери?

Молчание.

– Нет. Насколько я знаю, нет.

– Так вот, Николетт Соломон звонила на автоответчик моей матери не с тюремного телефона. В начале не было записанного механического голоса с предупреждением, что мне звонят из тюрьмы. Она оставила простое и не слишком дружелюбное сообщение, будто стояла за соседней дверью. Должно быть, воспользовалась одноразовым телефоном.

– Точно.

– Их до сих пор продают тайком за решеткой?

Его молчание способно вместить грузовик.

– Майк, ты должен мне сказать.

На мои глаза наворачиваются слезы.

– Хорошо, Вив. – Тяжкий вздох. – Мы много лет слушали Николетт Соломон. Это часть стандартных действий по поиску тела Лиззи. А последние два месяца наша стукачка спит на соседней койке так близко, что различает, как Николетт скрежещет зубами по ночам.

Я слышу скрип закрываемой двери. Майк ходит по заднему двору.

– Я могу провезти тебя в тюрьму в патрульной машине, чтобы не нарываться на стервятников Буббы. И даже подожду внутри. Бридж скажу, чтобы ехала на озеро к родителям вместе с Уиллом. Скажу, срочная работа.

Майк хочет, чтобы я вступила в игру. Однако игра идет по его правилам. И я никогда еще не доверяла ему меньше, чем сейчас.

– Отправляйся на озеро, Майк. И прекрати врать жене. Это лишнее напоминание, что мне ты тоже врешь.

Я кладу трубку и на ощупь бреду в свою спальню. Падаю на простыни и вперяюсь в единственную слабенькую звезду, которая до сих пор смотрит с потолка, словно предсмертное желание, с тех пор как шестнадцать лет назад я ее туда прилепила.

Я борюсь с желанием сжать пальцы в кулак.

Проигрываю борьбу.

Стучу.

Тише, потом громче.

Пятьдесят раз.

Копыта топчут мою грудь. Бридж кричит. Майк удерживает ее с таким выражением на лице, которое убеждает меня, что гибель грозит мне.

Когда я приподнимаюсь на кровати, набирая в грудь побольше воздуха, в спальне раздается только стук моего сердца. Сны про Синюю лошадь бывают и похуже. Главное, на этот раз Майк спасся.

Я насчитываю двадцать солнечных полосок на полу. Делаю столько же вдохов. Я знаю распорядок.

Борюсь с желанием позвонить Бридж, убедиться, что с ней все хорошо, или пролистать «Твиттер» Буббы Ганза, или нервно поскроллить утренние воскресные заголовки. Я даже не пытаюсь уменьшить свою вину, прочтя кучу сообщений от сестры. Я знаю, что в них. Позвони мне.

Палец делает то, что делал всегда, чтобы меня успокоить, то, что должен был делать по памяти прошлой ночью. Палец тянется вверх по стене, обводя девять звезд Андромеды, Прикованной к утесу, – одному из восьмидесяти восьми созвездий на светящемся в темноте плакате, пришпиленном к стене. Прекрасная Андромеда удостоилась семисот двадцати двух квадратных градусов неба после того, как отец приковал ее обнаженной к утесу в жертву морскому чудищу.

Когда мы переехали в Техас, мама засунула меня в дальнюю спальню, подальше от своей и Бридж, чтобы я могла стучать в стену сколько душе угодно. Это Бридж не смирилась, не оставила меня в одиночестве биться в компульсивной спирали.

Она купила этот плакат за семьдесят пять центов на гаражной распродаже и сидела со мной каждый вечер, пока обводить пальцем очертания Кентавра, Льва, Орла или Кассиопеи не понравится мне больше, чем сбивать костяшки о стену.

Бридж убеждала меня, что Персей поспел вовремя. Впрочем, она же уверяла, что не важно, была ли спасена Андромеда, ведь это выдумка. Греческий миф. Я задала вопрос, которому суждено было стать рефреном всей моей жизни: откуда нам знать, что ее и вправду спасли?

Я набрасываю тонкий мамин халат и босиком подхожу к окну гостиной. Отдергиваю портьеру. На улице по-воскресному тихо. Пока. Все в церкви или едят на завтрак грейпфруты и тако. Никаких полицейских машин. Ни Майка. Ни Джесса Шарпа. Даже уродливого фургона соседа с надписью где-то сбоку: «Качу куда хочу».

Тишина не спасает от боли, оставшейся после того, как Синяя лошадь истоптала мне грудь. Костяшки ободраны. Головокружительное чувство, будто я цепляюсь за утес, словно Андромеда, а финал не известен никому, кроме тех, кто читает мою историю.

Сдираю фольгу с просроченного черничного йогурта и устраиваюсь за кухонным столом с ноутбуком, чтобы изучить маршрут до тюрьмы, который займет два с половиной часа. Я ознакомилась с громоздким списком