Пустые комнаты - Алекс Палвин

четыре человека: пожилая пара, одинокий старик и прыщавый парень. Говард доедал салат, когда к нему подошла девчонка с кассы и предложила сходить куда-нибудь вместе. Как насчет этого вечера? Может, завтра? Или на выходных? Говард сказал, что у него кое-кто есть. Хотя это было не так. Наверное, не так.

А что он должен был ей сказать? Уточнить, не хочет ли она потрахаться? Потому что он не ходил на свидания. Впрочем, уровень его уверенности в себе был достаточным, чтобы замечать, когда с ним флиртуют, и не задаваться вопросом: «Интересно, это она подает какие-то сигналы или просто так легла на спину и раздвинула ноги?»

Одиночество может быть опасным, размышлял он, садясь за руль. Одиночество может быть опасным, потому что к нему привыкаешь. С того самого момента, как ты находишь в нем верного спутника, у тебя пропадает всякое желание иметь дело с людьми.

* * *

Будильник прозвенел в середине сна. Говард вернул водительское кресло в исходное положение, провернул ключ в замке зажигания и выехал на дорогу.

Во сне он сразу притянул ее к себе и, чувствуя ее дыхание на своем лице, рванул застежку на черном платье – с той решительностью, с какой поднимал ружье; пуговицы застучали по полу (то, что там пуговицы, а не «молния», было всего лишь смелым предположением).

– Ты чудовище, Говард Холт, – тихо сказала она и расстегнула ремень на его джинсах.

Сон таял, словно туман под утренним солнцем. В воде отражалось темнеющее небо.

Под Индиан Ривер Говард открыл багажник «Лумины» – огромный, но низкий. Мальчик был укрыт пледом, на голове – сеточка для волос, рукава и штанины плюшевого кигуруми, изображавшего Элмо из «Улицы Сезам», демонстрировали тонкие лодыжки и запястья. Такие кигуруми носят малыши или мальчишки, которые совсем скоро попрощаются с детством. Но, бывает, они прощаются с ним значительно раньше, просто продолжают держаться за вещи, которые напоминают о нем – о солнечных беззаботных днях, когда имеют значение лишь родители, мультфильмы и игрушки.

В умирающем свете дня на челюсти мальчика желтел кровоподтек.

В любом случае Говард купил ему другую пижаму и ворох разнообразной одежды. Когда в пять утра он пробрался к мальчишке в спальню, тот спал так крепко, что даже не проснулся от укола, а просто перешел из одного сна в другой.

Говард перенес его в багажник своего внедорожника, вместе с пледом и подушкой, и вернулся за покупками. Потом надел респиратор, резиновые перчатки и взял кислотное средство для чистки ванных комнат.

26

Весь день я провел взаперти, читая «Остров сокровищ» при свете кемпингового фонаря. Справедливости ради я предполагал, что весь день, ведь стопроцентной уверенности не было: ни окон, ни часов.

Я как раз перешел к главе «Падение главаря», когда щелкнул замок и дверь распахнулась. Говард стоял на пороге и улыбался.

– «Остров сокровищ»? Разве ты не читал Стивенсона в детстве?

Я захлопнул книгу.

– Пошел ты, Холт! Я торчал здесь целый день.

– У меня для тебя сюрприз.

Я рассмеялся:

– Ты шутишь, да?

Говард не засмеялся.

– Идем.

* * *

Я стоял на ступенях, глядя на притихший лес, будто написанный густыми объемными мазками в стиле импасто, пока не перестал чувствовать пальцы на руках.

Тем временем Говард выложил покупки на стол: упаковки индюшачьих сосисок и уже нарезанной болонской колбасы из курицы и говядины, каперсы, «Твинкис»[8], «Фростед Флейкс», два галлона апельсинового сока, соевое и миндальное молоко, яйца, клубничное мороженое, арахисовая паста, кефир.

– Да ты просто мамочка года!.. Кефир? Что это вообще такое? И зачем нам сосиски и колбаса? Разве у нас мало мяса?

В бумажном пакете был ворох одежды с бирками. Я выхватил чек. Холт не пытался меня остановить. Гипермаркет в городе Лансинг, Мичиган.

– Ты ездил в Лансинг? – Я поднял на него взгляд. – Какого хрена ты забыл в Лансинге?

Я не заметил на его лице следов усталости. Правда, его лицо было таким же выразительным, как волчья морда. Вытащив из пакета, Говард бросил мне какую-то тряпку; я выхватил ее из воздуха. Тряпкой оказался халат с синтетическим мехом, напоминающим колтуны под хвостом у бродячей бешеной собаки.

– Это и есть твой сюрприз? Ты ездил в Лансинг, чтобы купить мне халатик?.. Это что, полиэстер? Ощущение, будто глажу оголенный искрящийся провод. – Я отшвырнул халат. – По-твоему, это смешно?

– Спускайся в студию и жди меня там.

Я задержал на нем взгляд.

– Мне это не нравится. О, мне это совсем не нравится.

* * *

Я мерил шагами студию, когда Говард завел в комнату бледного мальчишку лет девяти с повязкой на глазах. Мальчик был в малахитовом свитере и джинсах, которые пришлось подвернуть над черными ботинками. Темно-русые волосы давно не стригли. Уже сейчас становилось понятно, что он будет высоким и худощавым. Он мог бы быть сыном Холта.

Большего кошмара я в своей жизни не видел.

– Чт… Говард, что…

– Никаких имен. Знакомься, это Питер Бакли.

– Что он… Как он здесь оказался?

– Его привез я.

– Ты… похитил его?

– Все в порядке, можешь называть вещи своими именами.

В груди у меня появилось что-то, мешающее мне двинуться, закричать, сказать нечто осмысленное, а не тупо повторять имя Холта. Пожалуй, именно в тот момент я впервые в полной мере осознал последствия собственных поступков – безрассудных, самоубийственных.

– Твой стиль определяют как гиперреализм или магический реализм.

– Говард…

– Никаких имен, – терпеливо напомнил он. – Но ты работаешь, не покидая студии, не позволяя никому, даже натурщику, наблюдать за тобой. Хотя та картина, которую ты написал после смерти Джеймса… Ты делал наброски с натуры, верно?

– Говард…

Он надел маску римского гладиатора. И протянул мне что-то.

– Питер не может весь вечер стоять тут в повязке на лице. Ты должен видеть его глаза, чтобы сделать наброски.

Я опустил взгляд – с Гладиатора на Багза Банни: два крупных передних резца, розовая изнанка ушей, дыры на месте зрачков. Обе маски были пластиковыми. Должно быть, детвора щеголяла в таких на Хеллоуин сорокалетней давности. Я легко мог представить в них Вилли-младшего и Вайолет.

– Еще есть Папай Морячок и Таз, – заметил Говард.

Я медленно поднес Багза к лицу, подумав, что изнутри все маски одинаковы – незнакомый рельеф, будто чья-то кожа, плотно прилегающая к твоей. Снимая которую вроде сбрасываешь шкуру – змеиный выползок, сползший единым чулком, с линзами.

Говард снял повязку с мальчишки.

Питер сощурился от яркого света и потер глаза – детский жест.

Нет, не девять лет, тут же понял я. А