Оксана Аболина - Убийство в Рабеншлюхт

— Это да, — охотно согласился священник.

— Не лучше ли не устраивать панику, а заниматься каждому своим делом? — укоризненно произнес кузнец.

Отец Иеремия покраснел до корней волос, это ведь была его обязанность — таким образом вразумлять невежественных, полных предрассудков, прихожан, но появление призрака, возможно, связано с убийствами, и, значит, ему следует разобраться во всём. И в этом вопросе тоже.

Лошадь доехала до глубокой вязкой лужи и понуро остановилась.

— Но! Но! — хлестнул кнутом Генрих, но лошадь стояла как вкопанная — так, словно перед ней расстилалась не лужа, а по меньшей мере море. Задумавшись и глядя вглубь леса печальными глазами, она прядала ушами и вовсе не собиралась трогаться дальше. — Но! Поехала! — снова гаркнул кузнец и уже хотел слезть с облучка, чтобы повести лошадь в поводу, но тут раздалось очередное громкоголосое карканье, на телегу налетела туча ворон, и лошадь, тяжело вздохнув, и выйдя из состояния глубокой задумчивости, потянула телегу вперед. В этот раз Иоганну было не так страшно проезжать топкое место, как по дороге к лесничихе — вероятно, на него подействовало добродушное спокойствие кузнеца.

— Мартин много раз видел призрака, — затараторил он, боясь, что дядя опять начнет задавать свои вопросы Генриху, а он не успеет высказаться. — А сегодня мы видели знаки. Рисунки на скалах. И еще был один знак — мы нашли отрубленные вороньи головы. Убийца не только людям головы отрезает, но и воронам.

— Топором? — хмыкнул кузнец. — Ну-ка, дружок, возьми там, под рогожей, топор, да попробуй им хоть одну из этих тварей зашибить.

Священник внимательно посмотрел на кузнеца. Он уже не раз думал об этом. И вправду — убить ворону налету топором не так уж просто, да еще вот так, чтобы голову ровно-ровно отрезать. Сколько, говорил Иоганн, он нашел вороньих обезглавленных трупов? Четырнадцать? Пятнадцать?

— Значит, убийца сначала ловит ворон, а потом отрубает им головы, — загорячился Иоганн. Он испугался, что его версия может быть сейчас отвергнута.

— Или их убили метательным оружием, — добавил кузнец, — кто-то, кто хорошо им владеет. Очень хорошо. Не хуже, чем я владею молотом и наковальней, — он задумался. — Я видел у графа Еремина книгу: в Австралии туземцы бросают изогнутые отточенные палки, их называют бумерангами. Такая палка вполне может снести вороне голову, если бросить ее со сноровкой. И в Индии местные воины бросают во врага круглые острые диски — их называют чакрами. Люди много придумали орудий, как убить себе подобного. Вот, скажем, топор. Полезная в хозяйстве вещь. Всегда можно дров нарубить. Так ведь нет, сразу найдется кто-то, кому придет в голову из этого сделать орудие убийства: секиру, лохабер, бердыш, алебарду, — кузнец осекся, и это не прошло мимо внимания отца Иеремии.

— Кстати, насчет алебарды, — тут же спросил он. — Для кого вы ее изготовили?

— Ох, Себастьян, ох, паршивец, — скрипнул в сердцах зубами кузнец. — Сколько раз говорил ему: никто не должен видеть мою работу, запирай дверь, если уходишь. А лучше — вообще ни шагу со двора.

— Если бы отец Себастьяна признал его сыном, он бы не ушел, уверяю вас, — мягко вступился за подмастерье священник. — А дверь он, наверное, забыл закрыть.

Кузнец немного помолчал, а потом хмыкнул:

— Хитрый вы, святой отец, хотите, чтобы я мальчишку запросто так сыном признал. А если я в этом не уверен, что он мой сын, если…

— … если так, можно было бы усыновить его, — закончил за Генриха отец Иеремия. — Ведь не чужой он все-таки, а при том сирота.

— И дверь он не запер не потому, что забыл! Он наверняка поджидал этого проходимца Альфонса Габриэля. Стоит мне уехать, как он сразу этого пройдоху кормить-поить начинает.

— Себастьян — добрый мальчик, — мельком заметил отец Иеремия.

— А кстати, — встрепенулся кузнец, — вы узнавали, где был бродяга во время убийства?

Священник задумался. Нину с Йоахимом он об этом не успел спросить, а надо бы… А что говорил учитель? Он сказал, что не помнит, когда появился бродяга, но когда обратил на него внимание, тот торчал за забором.

— Вряд ли однорукий бродяга справится с алебардой, — сказал отец Иеремия.

— Но кинуть бумеранг он мог?

— Стоп-стоп-стоп, — запротестовал отец Иеремия. — Это уже вовсе досужий вымысел. Алебарда была воткнута в горло Феликса. Его ударили два раза. Это факт. А бумеранги — это всего лишь ваше предположение.

— А может, вправду бумерангом? — взволнованно подскочил Иоганн. — Мы с Мартином пробовали, как можно ударить человека топором по горлу! Так вот — это очень-очень несподручно, дядя! Надо низко, почти пополам изогнуться и стоять при этом сбоку от того, кого хочешь ударить. И надо чтобы противник еще при этом держал шею открытой и не пытался сопротивляться. Но если тебя хотят ударить топором, пока размахиваются, ты не будешь стоять столбом, ты десять раз успеешь поднять руки, чтобы как-то защититься.

— Вы — что, баловались с топорами? — нахмурился отец Иеремия.

— Да нет! Это был «судебный эксперимент», — затараторил Иоганн, не забыв вставить почерпнутое из газеты модное выражение. — Мы палкой сражались. Вот давайте я вам покажу…

— Потом-потом, — отмахнулся священник. — Сейчас есть вопросы поважнее. Я все-таки хочу узнать, для кого Генрих делал алебарду.

— Я не могу разглашать тайну заказчика, — пробурчал кузнец. — Мой клиент никак не связан с убийством. И вот что я хочу сказать насчет удара по горлу. Такую рану алебардой можно нанести только лежащему человеку. И ваш племянник прав: лишь при отсутствии сопротивления. Значит, тот, кого убивают, должен быть без сознания.

— Или мертв? — подскочил Иоганн. — Феликса могли отравить, дождаться, когда он умрет и тогда убийца совершенно безопасно для себя мог ударить его алебардой. Чтобы замести следы!

— Ну, если человек мертв, то от удара топором не будет много крови, — уточнил кузнец.

Священник вспомнил залитую кровью рубашку Феликса и причитания доктора Филиппа.

— Много было крови, — сказал он. — Но все-таки, давайте вернемся к алебарде. Я не ошибусь, если предположу, что вы делали ее по заказу графа Еремина?

Генрих нахмурился, помолчал, а затем отрицательно мотнул головой:

— Нет! Граф Еремин тут ни при чем.

— Ну хорошо, — добродушно согласился отец Иеремия. — Тогда позвольте мне задать еще несколько вопросов. Кто знал о вашем отъезде, Генрих?

— Себастьян знал. А вроде, никто больше. Себастьян наверняка проговорился Альфонсу Габриэлю.

— А Феликс?

— Феликсу я говорил, да. Он заходил вечером насчет ограды узнать, вроде как отец до отъезда приказал ограду поправить. Но насколько я понимаю, вы ведь его не подозреваете в самоубийстве?

— Нет, конечно, нет! Но Феликс договорился с убийцей о встрече в кузнице. И убийца специально выманил Себастьяна. Мне не хочется думать на Рудольфа… Но Рудольф наверняка знал что-то важное, чему сам не придает особое значение. Феликс делился с ним всем, даже своими любовными секретами, наверняка и здесь без него не обошлось. Если Феликс сказал учителю о вашем отъезде, тот мог нечаянно проговориться об этом при встрече с убийцей.

— Или убийца мог услышать этот разговор, — добавил кузнец.

— Да, это так, — вздохнул отец Иеремия. — К Рудольфу каждый день наведывается Йоахим. По идее, он мог услышать.

— Зачем ему убивать Феликса? Мне вообще не хотелось бы плохо говорить про молочников, — насупил брови Генрих. — Мне дико неловко перед ними за крашеную свинью.

Вспомнив полосатую пиратку-хавронью, напугавшую его несколько часов назад, отец Иеремия с трудом погасил невольную улыбку.

— Нет, я не говорю, что Йоахим убийца, но если такой разговор между Феликсом и Рудольфом состоялся, он вполне мог его услышать и передать кому другому. Это надо все разузнать.

В это время телега подъехала к колодцу Рэнгу. В отличие от чужаков, кузнец не стал торопить лошадь, напротив, остановил ее, слез с облучка и пошел к колодцу напиться воды. Мрачное было это место. Заброшенное и жуткое. Иоганн, котором было немного не по себе, смотрел на Генриха с нескрываемым восхищением.

— Все боятся колодца Рэнгу, а вы нет! — такими словами он встретил вернувшегося к телеге Генриха. — Чужаки, как его увидели, так припустили во всю прыть.

— Кстати, откуда вы знаете чужаков? — спросил священник. — Ведь это вы их отправили на постой к Анне?

Генрих задумчиво пожевал губами.

— Я о них слышал еще в городе, — вспоминая, ответствовал он. — Говорили, что это безобидные чудаки, почитатели древнего местного языческого культа. Я вот всю жизнь в Рабеншлюхт живу, а ничего такого не слышал об этой Вороне-Матери. — на эти слова громким обиженным сварливым хрипом отозвалась взлетевшая с тропы ворона. — Только и осталось от этого культа — одно название у деревни. Да еще эти шкодлы всюду летают, — он хлестнул кнутом в сторону, где сидели на ветке, нахохлившись, несколько больших серых птиц. — А потом чужаки пришли ко мне. Им надо было идти в холмы, искать там что-то собирались, знаки какие-то. А мой дом в деревне — крайний к ним. Только Анна ближе, поскольку совсем в лесу живет. Я и подумал, что мне лишние люди — суета, ни к чему, а Анне — какой-никакой доход. И мужики при хозяйстве будут. А чтоб не шалили по бабской части — так я за этим слежу.