Операция «Транзит» - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Совет помощника запоздал: даже ускоренным шагом мимо моста было уже не пройти, и с каждой секундой на набережной все шире разливалась свистящая, орущая, улюлюкающая орда.

Усатый в кепке, шагавший впереди всех, перекрывая шум, крикнул:

— Эй, подстилки буржуйские, брысь отсюда!

Его обогнал весельчак в малиновой косоворотке.

Он махал согнутыми в локтях руками, изображая петушиные крылья, притоптывал.

— Ку-ка-ре-ку! Ух, курочки, потопчу!

Бочарова первый раз обернулась. Увидела стоящих вплотную мужчин.

— Уйдите назад!

— Ни за что на свете, — отрезал Романов.

— Кто обещал подчиняться?! — сверкнула глазами начальница. — Это приказ!

Алексей не тронулся с места. Унтера тоже.

Тогда Бочка перешла с командного тона на просящий:

— Мы сами должны. Сами! Без мужчин. Неужто вы не понимаете?

Шепотом выругавшись, штабс-капитан махнул гвардейцам:

— За мной! Шагом марш…

И все пятеро побрели в хвост колонны.

— Офицерье драпает! — орали сзади. — Навали, ребята!

Бочарова осталась впереди одна. Встала, широко расставив ноги, уперлась руками в бока.

— Граждане свободной России! — завопила она тем же голосом, каким на плацу обращалась к батальону. — Родина воюет, истекает кровью! А вы втыкаете ей нож в спину!

Парень в косоворотке, приплясывая и кривляясь, перебил ее:

— Щас я тебе воткну!

И сделал похабный жест, который вызвал восторг у валивших следом.

Но вышел из орущей толпы неприметный человек в пиджаке и галстуке, властно махнул рукой, и толпа замедлила ход, остановилась. Оказывается, у буйной орды имелся вожак, и она отлично его слушалась.

Теперь рабочих с ударницами разделяло не больше двадцати шагов.

— Граждане женщины! — пронзительным, привычным к митингованию дискантом воззвал предводитель. — Я обращаюсь к вам от имени Совета рабочих и солдатских депутатов! Болтуны и истерички заморочили вам голову! Зачем вы надели военную форму? Зачем взялись за винтовки? Мало в России безутешных матерей? Будет, повоевали за царя Николашку да Керенского Сашку! Не давайте себя дурачить! Вставайте под красный флаг! Пойдем вместе с нами! Штыки в землю! Мир народам!

— Это большевик! Не слушайте его! — крикнула Бочка. — Они за германские деньги стараются!

К ней, поперек батьки, сунулся малиновый озорник. Видать, не по нраву ему были трезвые речи большевистского агитатора.

— Добром не пойдете, силой поволокем! — Он схватил Бочарову за портупею. — Сымай амуницию, толстуха!

Коротко размахнувшись, командирша двинула его кулаком в скулу — вроде и несильно, но парень отлетел, упал и чуть не перекувырнулся.

В толпе зашумели:

— Ого! Здоровенная, зараза!

— …Ах ты драться, сука!

— Бей их, товарищи!

Полетели камни. Подобрать их на Английской набережной было негде — значит, демонстранты запаслись заранее.

Бочарова начала расстегивать кобуру, но булыжник угодил ей в лоб, сбил фуражку. Командирша покачнулась.

— Батальон, винтовки к бою! — страшным, хриплым голосом приказал Романов, помня, что вперед ему соваться нельзя. — В атаку! Вперед! Ура!

Махнул унтерам, они взялись за руки и вытянулись в цепочку, готовясь остановить и повернуть малодушных.

— Уррааа! — не закричал — запищал строй.

Рассыпался, но двинулся не назад — вперед.

Демонстранты такого быстрого и дружного натиска никак не ждали. От наставленных штыков те, кто был уже на набережной, бросились врассыпную. Стоявшие на мосту попятились, там образовалась давка. Теперь колонна напоминала удава с разможженной головой: длинное тело бессмысленно дергалось и корчилось, с двух сторон стиснутое перилами.

Закачавшись, рухнул транспарант, суливший смерть буржуазии. Агитатор в галстуке как сквозь землю провалился. Все толкались, метались. Кто-то упал и не мог подняться, орал благим матом.

Алексей тоже бежал, зорко поглядывая по сторонам. Едва увернулся от штыка — это Лаевская из второй роты неслась с зажмуренными глазами, не разбирая дороги. Проворная и сильная Асоян, правофланговая третьей, грамотно двинула прикладом по хребту улепетывающему пролетарию. Голицына влезла на тумбу и высоко держала флаг батальона.

А вот худосочную Шацкую пришлось выручать. В ее карабин вцепился обеими руками здоровяк в солдатской гимнастерке — того гляди отнимет оружие. Романов, не останавливаясь, припечатал детину рукояткой револьвера в висок.

— Спасибо! — пискнула адмиральская дочка.

— Про штык забыли, — укорил ее штабс-капитан. Взял под локоть сидящую на мостовой Бочарову.

Она вытирала с лица кровь.

— Мутит? — спросил Алексей. — Дай перевяжу, у меня бинт в кармане. Обопрись на меня.

Но Бочка оттолкнула его, поднялась.

— Ничего, у меня башка крепкая… — И как заорет: — Коли их девочки, коли! В жопу, в жопу!

Он не дал ей побежать вперед.

— Стой ты! У тебя, может, сотрясение мозга.

Начальница блаженно улыбалась, вид у нее был совершенно счастливый.

— Мозгов у меня нету. Одно упрямство. — Подмигнула помощнику. — Что, капитан, не подвели мои девоньки? Теперь и на фронт можно.

НА ПОДСТУПАХ К ФРОНТУ

Рокочет

— Госпожа начальница, мало нам дождя, еще и гроза будет, — жалобно сказал кто-то вслед командирше и ее помощнику, быстро шагавшим вдоль походной колонны. — Ишь, рокочет.

Вдали, где над хмурым горизонтом набрякли тучи, заполыхали бледные зарницы и перекатился глухой рык — будто откашлялось сонное, брюзгливое чудовище.

Бочарова и Романов переглянулись, поняли друг друга без слов.

— Верст десять, — негромко сказал Алексей. — Даже меньше. Почти пришли.

— Тяжелые, — так же тихо ответила начальница. — Меня раз такой дурой накрыло. Неделю глухая проходила.

Она приподнялась на цыпочках, оглядывая унылые вымокшие шеренги.

— Подтянись! Веселей шагай! Еще полчасика, и на месте! Обсушимся! Эй, Блажевич!

— Я! — откликнулась ударница из первой роты, бывшая консерваторка.

— Запевай!

— Есть запевать, госпожа начальница!

Чистый, сильный голос затянул романс, который в Батальоне Смерти очень любили и обычно исполняли в темпе марша:

На заре ты ее не буди (раз-два), На заре она сладко так спит (раз-два), Утро дышит на юной груди (раз-два), Ярко пышет на ямках ланит…

На второй строчке подхватил весь взвод, на третьей — рота, а затем и все триста пятьдесят ударниц, одна седьмая часть от первоначального состава, но зато самые лучшие, проверенные, допущенные к присяге и переправленные экстренным эшелоном на самое острие грядущего наступления.

Про косы лентой с обеих сторон гудели басом унтера-гвардейцы, командиры взводов; лихо выводили поручики и подпоручики, командовавшие ротами; во всем безупречная Голицына сильным, уверенным сопрано одна вытягивала второй голос; фальшиво и самозабвенно орала командирша. Один лишь старший инструктор шел по обочине молча.

— Господин капитан, а вы что не поете? — весело крикнули ему.

— Не умею.

Небо впереди осветилось вспышкой, но не такой, как прежде. Потом снова и снова. Там, за горизонтом, чудище окончательно проснулось и оглушительно залаяло.

Романов сбился с шага, прислушиваясь. Замолчала и остановилась Бочарова.

Песня начала комкаться.

— Ну и гроза! Никогда такой не видала! — услышал Алексей чей-то напуганный голос. — Я ужас как грома боюсь. Один раз, в детстве…

Последний куплет допевали, кажется, уже только Блажевич и Голицына. Вдвоем у них получалось гораздо красивей, чем с нестройным хором.

«И чем ярче светила луна, и чем громче свистал соловей, все бледней становилась она…».

Тут в поле, не далее чем в двухстах шагах от шоссе, лопнула и вскинулась комьями земля. Воздух сжался и ударил по перепонкам.