Fila vitae. Нити жизни - Наталья Николаевна Тимошенко

Проветрив квартиру, Лера решила заняться уборкой, раз уж ленивое утро все равно не удалось. Правда, уже очень скоро ее хозяйственный порыв прервал телефонный звонок.

– Я узнал имя второй жертвы, – без предисловий бросил Павлов. Голос его звучал устало, будто он не спал ночью. – Нашли совпадение в базе. Дарья Антонова, двадцати семи лет. Недавно вышла из колонии, сидела за грабеж и разбойное нападение. Отсюда и отпечатки в базе. Съездишь к ее родственникам?

– Я? – удивилась Лера, откладывая в сторону спрей для мытья стекол, который как раз собиралась нанести на зеркало в ванной.

– Ну, если хочешь, узнавай о том, как она сидела в тюрьме, а я к родственникам, – предложил Павлов.

Конечно же, Лера выбрала родственников. Быстро закончив уборку, она вдруг поняла, что у нее начинает драть горло и чесаться в носу. Неужели организм наконец-то тоже сдался? Обидно, хоть и не удивительно. Лера никак не могла научиться одеваться по погоде, порой выходила на улицу в слишком легкой куртке или, наоборот, укутывалась в слишком теплый шарф, и, пока доезжала до работы, шея под ним становилась влажной. Еще она постоянно проветривала, могла выбежать на улицу в одном халате. А если учесть распахнутое ночью окно, то вообще было бы странно, если бы она не заболела.

Непрофессионально залив в себя чашку горячей широко рекламируемой ерунды, Лера начала собираться на встречу с родителями Дарьи Антоновой. С ее матерью полиция уже общалась, однако и от встречи с Лерой та отказываться не стала. Судя по всему, она давно привыкла к визитам полиции, если учесть биографию дочери.

Родители Антоновой жили на востоке Санкт-Петербурга, ехать Лере было довольно далеко, поэтому вышла она заранее, но к назначенному времени все равно не успела. Однако Маргарита Степановна этого, казалось, не заметила. Она пригласила Леру на кухню, где пахло щами из кислой капусты и сдобными булочками. Сама Антонова тоже чем-то походила на булочку: пышнотелая, румяная, с косынкой на волосах, которую, вероятно, надевала, когда готовила. На вид ей было лет шестьдесят. Лера почему-то ожидала увидеть уставшую от жизни женщину, измученную выходками дочери, поэтому была приятно удивлена. Антонова даже не спросила, кто Лера такая, где работает, не попросила показать удостоверение. Это, конечно, было к лучшему.

– Вы спрашивайте, что вам надо, а я, с вашего позволения, продолжу. Внуков жду к вечеру, – сказала Маргарита Степановна, указав Лере на стул возле обеденного стола. – Может, чаю?

Чаю Лере хотелось, но она отказалась. Почему-то решила, что серьезные полицейские чай в гостях у родственников жертв не пьют. Хотя она знала, что это не так. Муж ее родной сестры работал в полиции, они дружили, и Лера знала, что его порой не только чаем угощают, но даже полноценным обедом.

– Примите мои соболезнования по поводу вашей дочери, – начала Лера, но Антонова лишь как-то обреченно махнула рукой.

– Я всегда знала, что Даша кончит плохо, – призналась она. – Уж сколько раз она клялась начать новую жизнь, да ни разу слова не сдержала. Не поверила я ей и в этот раз.

Дарья была вторым ребенком в семье Антоновых и с детства показывала, что легко с ней не будет. Если Аня, ее старшая сестра, росла сущим ангелом, доброй, тихой и послушной, то Даша, едва научившись ходить, требовала к себе бесконечного внимания. Стоило матери только отвернуться, как она умудрялась что-то разбить, сломать, ткнуть коту пальцем в глаз, съесть стиральный порошок или что-то еще.

– В четыре года она даже из окна выпадала, – рассказывала Маргарита Степановна, лепя пирожки с луком и яйцом. – Хорошо, на втором этаже живем, только руку сломала. После этого нас на СОП поставили. Позор был страшный. Я – учительница, муж – инженер, старшая дочка отличница, и вот на тебе – СОП.

После того, как Даша пошла в школу, дела только ухудшились. Она плохо училась, отвратительно себя вела, грубила учителям, терроризировала одноклассников, обижала малышей. Если в школе что-то случалось, можно было не сомневаться: Даша в этом участвовала. Маргарита Степановна рыдала горькими слезами, муж пытался воспитывать Дашу ремнем, чего никогда не делал со старшей дочерью, но ничего не помогало. И когда в семнадцать лет Дашу впервые поймали на краже, никто не удивился. Маргарита Степановна была уверена, что дочь воровала и раньше, просто не попадалась.

Срок Даше дали небольшой, и еще в тюрьме, когда мать навещала ее, она клялась, что возьмется за ум. После выхода на свободу казалось, что действительно исправилась. Устроилась сторожем в детский сад, даже парня нашла. Однако хватило ее ровно на год.

В детском саду воровать было особо нечего, но кое-чем поживиться ворам все-таки удалось. И очень скоро полиция выяснила, что не последнюю роль в этом сыграла Даша. Ее снова отправили в колонию, потом она снова обещала исправиться, и все начиналось сначала.

– Вышла три месяца назад, – продолжала Маргарита Степановна. – Честно говоря, мы сразу решили, что ненадолго. Сюда вернулась, куда ж ей еще идти. Аня с мужем недавно ипотеку взяли, переехали, комната свободна. Вела себя Даша пока нормально, но она всегда так делает в первое время. Говорила, что на работу устроилась, вроде в охрану куда-то. Но я не верила. Кто ее возьмет в охрану после двух сроков за воровство? Можете считать меня черствой, но я в этот раз решила никаких надежд на нее возлагать, ничего не спрашивать, не строить планы.

Лера не могла ее осуждать, да и права не имела.

– Каждый вечер она куда-то уходила, каждое утро возвращалась. Денег не просила, значит, водились. А уж зарабатывала или крала – не знаю. А вот во вторник не вернулась.

– Вы не волновались?

Маргарита Степановна неловко повела плечами.

– Решили с мужем, что опять сорвалась. Обычно хоть на год ее хватало, ну да что поделать? Стали ждать полицию. И она действительно пришла, правда, чтобы сообщить о том, что Даша мертва…

Как бы ни храбрилась женщина, а на последних словах ее голос дрогнул. Может, и запрещала себе верить в исправление дочери, но надежда все равно была. А теперь нет. И Лера подозревала, что обуревают ее теперь двойственные чувства: с одной стороны, дочь мертва, это величайшее горе для матери, а с другой, никто больше не будет позорить семью, не придется возить передачи в тюрьму и со страхом ждать, что еще она выкинет.