Наталья Александрова - Новогодний детектив (сборник рассказов)

Эта запись была посвящена ему, Максиму Нестерову, и он даже покраснел, вспомнив. Он действительно увлекался каллиграфией, часто использовал гибкое тело Марии в качестве листа бумаги. Ее узкая спина, высокая грудь и длинные стройные ноги вдохновляли его на целые поэмы. Было странно и приятно, что она до сих пор это помнит.

– Максим Дмитриевич, пациентка из «тройки» в себя пришла, – сообщила Арина, заглянув в ординаторскую. – Вы просили сказать…

– Да, спасибо, Аришка, сейчас посмотрю.

Нестеров тяжело поднялся из-за стола и побрел в палату, где очнулась от наркоза Мария. Как она поведет себя, узнает ли его? И как быть ему самому, что говорить, что делать?

Она лежала, уставившись в потолок, и не сразу отреагировала на вошедшего в палату врача. Нестеров получил возможность перевести дух и собраться с мыслями.

– Что… что… со мной… случилось? – с трудом выговорила она хриплым от наркоза голосом и повернула голову на звук шагов. – Ты?! – В голосе было столько удивления, словно она уже давно считала Максима мертвым. Хотя скорее всего для нее это так и было – Мария предпочитала вычеркивать из своей жизни людей, с которыми разошлась после конфликта.

– Тс-с-с, тихо, не шевелись, Маша… Ты в больнице, попала в серьезную аварию, у тебя сложные переломы и ушиб мозга.

– Ты… Максим, не надо было… я сама… сама хотела… он меня убьет все равно… – прохрипела Мария, закрыв глаза, и Нестеров заметил катящуюся по щеке слезу.

– Ну что ты, Машенька… Все будет хорошо…

– Нет. Ничего уже не будет хорошо. Никогда, – неожиданно четко выговорила она. – Такое не прощают. И Костя не простит.

У нее началась истерика, и Нестеров, испугавшись последствий, ввел ей снотворное. Дождавшись, пока Мария уснет и задышит ровнее, он ушел в ординаторскую и снова погрузился в чтение.

«Голос, который так часто будит меня среди ночи, заставляя покрываться холодным потом… Я часто слышу его, хотя сейчас уже не пугаюсь так, как в первое время. Сейчас уже нет… Он беспокоит меня только по важным поводам – когда в голову пришла какая-то мысль и ее нужно записать, чтобы не ускользнула, например. Тогда я и слышу: «Мэри… вставай, Мэри» – и меня сносит с нагретой постели. Полусонная, я включаю ноутбук, неслушающимися пальцами набираю несколько строк, пару фраз, а иной раз и просто два-три слова. Все. Можно идти – завтра доделаю. Такое повторяется периодически. Уже совсем не страшно.

Лечь, забиться в самый угол, укрывшись с головой одеялом, – и скулить, как побитая собака. Мэрик во мне голоден и сердит, ему плохо и больно, всю его душу истыкали иголками – но у мэрика всегда есть силы укусить в ответ. Укусить так, что обидчик задохнется от боли. Мэриков нельзя трогать, их можно только любить. Тому, кто владеет этим секретом, мэрики отдаются целиком – и тогда с ними можно делать все, что взбредет в голову. Остается только одно табу. Никакого давления – будь то физическое или моральное – мэрики не выносят. Они замыкаются в себе, становятся высокомерными, злыми и холодными. И сделают так, как хотят сами, – и никто не заставит передумать.

Мэрик внутри меня оступился только однажды – когда показал невольно свое слабое место. Но даже это не помогло изменить во мне ни миллиметра, ни грамма. Мой мэрик выползает в самый нужный и серьезный момент. И защищает меня зачастую от меня же самой.

Полюбила стоять на открытом окне. Или сидеть – как вариант, если окно стандартное. Свежий воздух, ночь, огни города. Кайф… Это меня что-то внутри толкает так бороться со страхом высоты. Иногда я спускаю ногу за окно и замираю. В душе боюсь только одного – что кто-нибудь войдет и спугнет шорохом. И тогда… вот тогда останется только расправить крылья и лететь. Будет хуже, если окажется, что их нет…»

У нее оказался интересный, хоть и рваный, слог, Максим даже не подозревал о таком таланте бывшей любовницы. И что-то смутно-знакомое мелькало в этих записях, что-то мучительно-памятное… И про окно – она всегда любила сидеть на подоконниках, опустив ногу на улицу, не важно, какая высота. Могла курить, пить кофе и мотать ногой над пропастью. Сколько раз Нестеров заставал ее в такой позе, и холодок ужаса пробегал у него по спине – жила Мария на шестнадцатом этаже.

Но что же случилось, что она имела в виду, говоря, что такое не прощают? Что могла натворить профессиональная танцовщица, чтобы кто-то захотел убить ее? За что? На ногу партнеру наступила? Хотя вряд ли после замужества Мария продолжала выступать…

«Эти сны мучительны, но от них никуда не спрячешься. Я ненавижу их – не могу избавиться, боюсь засыпать – и потом боюсь проснуться, так и не поняв, что же происходит. Я боюсь собственных реакций там, во сне, – потому что внутри себя прекрасно знаю, что и наяву поступила бы так же, и от этого мое отвращение к себе только растет. Мой организм устроен странно – он научился отсекать психотравмирующие ситуации, и я впадаю в некое подобие ступора – вроде как здесь, все вижу, все слышу – но отсутствую, не реагирую. Это иной раз помогает мне избежать неприятных разговоров. Правда, те, кто не знают об этой моей особенности, часто не понимают и обижаются. Но это их проблемы – я не посвящаю в свою жизнь тех, кто мне не нужен и не дорог. Во сне, к сожалению, отключиться не могу, мне приходится терпеть все, что происходит. А это иной раз невыносимо… Я не могу, когда меня бьют в слабое место, когда пытаются с помощью таких методов что-то вынуть из меня – это только ожесточает и превращает меня в мэрика, который моментально выпускает зубки и когти. Пусть это всего только сны – но я-то знаю, что при случае и наяву могло быть так. А я в силу своих особенностей не сломаюсь – и потеряю то, с чем никак не могу расстаться, потеряю из-за своего эгоизма и принципов. Я жутко влюбилась, так влюбилась, что приобрела-таки это самое уязвимое место – и теперь стараюсь прятать его как можно дальше, словно белка орехи. Но мне уже давно не было так хорошо и легко с человеком, ни к кому я не испытывала такой привязанности и такой тяги. Ну бывает, что мэрики так влюбляются… Как будто они люди…

Мой четко выписанный и размеренный сценарий жизни дал трещину. Огромную, расширяющуюся с каждым днем трещину. Туда все чаще падают люди, которые были рядом со мной. Изменения в сценарии меня не радуют – более того, пугают. Сделать ничего не могу – не получается, как бы ни старалась. Подчиняться не хочу – не приучена. Как жить с этим – не знаю. Огрызаюсь, как могу, но поздно. Обрывки мыслей, обрывки фраз – сплошные узлы в мозгу, никогда прежде со мной такого не было. Я всегда была логичной и знающей все о себе на пару шагов вперед. Да, иной раз меня заносило – я могла позволить себе расслабиться, порефлексировать, поплакать и пожалеть себя. Но это совершенно не означало, что я и внутри так думаю и делаю. Никто не знал, что у меня там, под шкуркой мэрика и панцирем. Я не позволяла никому влезть туда, привыкла не верить и опасаться. И вдруг… я этого не хотела, не давала повода – просто так случилось. Какое-то время я даже получала удовольствие от процесса – но недолго. Мэрик быстро понял, что надо вылезать и спасать меня, иначе будет поздно. Мне больших трудов стоило прислушаться к его отчаянному визгу и понять, о чем он меня предупреждает. Еще больших усилий стоило начать сопротивляться – я ведь не хотела. Но настырный мэрик, который всегда знает, как лучше, упрямо визжал и царапал меня коготком, и я поняла – должна, иначе сломаюсь. Смогла. Мэрик сыто облизнулся и вернулся в свою норку, довольно урча. Но я… я все равно уже успела измениться, измениться так, как мне не нравится, как мне больно и совершенно некомфортно. Отмотать назад не могу – поздно. Мэрик оступился, оказывается, дважды…»

Что она хотела сказать этой записью? О чем речь? Нестеров, оказывается, хорошо помнил манеру Марии мистифицировать какие-то события в жизни. Она умела видеть знаки даже там, где их в принципе быть не могло, и это смешило реалиста Нестерова. Мария злилась, доказывала, обижалась. Потом перестала. Стоп. А ведь перестала это делать она как раз после той поездки на сборы в Москву. Да, точно! Она начала рассказывать ему что-то о новой знакомой, опять завела песню о судьбе, карме и предначертанных событиях, и он оборвал ее – грубо, резко. Так и сказал:

– Машка, ты вечно придумываешь всякую ересь. Ну познакомилась с девицей, ну подружились и все такое – но при чем тут судьба?

– Ты не понимаешь, Макс! – горячилась Мария. – У нас в жизни столько совпадений, что нормальному человеку просто невозможно в них поверить!

– Ну вот я и не верю – потому что нормальный.

Больше она не заговаривала на эту тему. Но общаться со своей странной Лелькой не перестала.

«Вскидываюсь на диване под влажной простыней, сажусь и с трудом перевожу дыхание. Темно, еще далеко до утра, из приоткрытой балконной двери тянет холодом, занавеска вздувается и опадает. На душе мерзкое ощущение, во рту противный привкус измены. Или это шампанское? Не знаю, не разбираю… Но даже не сон так испугал, не то, что я увидела, а оставшееся ощущение чужого холодного взгляда. Я ненавижу, когда на меня смотрят в упор, стараясь разглядеть что-то в моих глазах. Но на этот раз я чувствовала: нужна моя реакция на то, что было во сне, нужны мои эмоции. Ну уж нет! Что мое – мое, и делиться я не собираюсь. МОЕ. Я никому не отдам то, что сейчас происходит со мной, то, что творится в моей душе и в голове. Это заставляет меня вставать по утрам с постели и начинать делать что-то, потому что появилась цель. И никому ни за что я это не то что не отдам – даже не покажу. Это как тайная связь, которую страшно хочешь обнародовать, но боишься. Это настолько личное и родное, что даже мысль о публичности вызывает ужас – как, ведь невозможно, чтобы, кроме меня, еще кто-то коснулся! Мое – и все тут. Мое – такое теплое и нежное, все распахнутое и такое… впервые отказал словарный запас, надо же… И не сметь к нему руками прикасаться, вот так вот. Тут бессилен даже мой мэрик. Он не протестует, сидит себе в норке и хлопает глазками, наблюдая за тем, как я счастлива. Иногда он довольно урчит, чувствуя, насколько мне хорошо, или поскуливает, если вдруг я плачу. Но в целом он доволен – я никогда прежде не была такой, ни с кем. Единственный человек сумел извлечь откуда-то изнутри меня такую, как я сейчас, сумел внушить что-то такое особенное, что заставило меня раскрыться и пойти навстречу. Я даже стала получать удовольствие от таких перемен в себе. Хотя, возможно, дело в другом. Я просто люблю. И есть еще некое нечто… не хочу об этом, не могу.