Александр Трапезников - Механический рай

Света Большакова относилась к Герасиму, как к младшему брату. Вообще-то ей всегда нравилось возиться с детьми и воспитывать их: она мечтала стать учительницей и знала, что будет поступать только в педагогический вуз. Гера никак не поддавался перевоспитанию и хороших манер не усваивал, но она не отчаивалась, упорно добиваясь поставленной цели — сделать из мальчика человека идеального во всех отношениях, грамотного и полезного обществу. Все задатки для этого у него есть, считала она. Просто надо помочь раскрыть их. И перевоплощение гадкого утенка в лебедя станет ее первым успехом на педагогическом поприще. Несмотря на разницу в возрасте, они были сильно привязаны друг к другу, и хотя Света иногда вела себя с ним чересчур строго, но никогда не ругала и не отталкивала.

Вот и сейчас она обрадовалась, увидев его в больничной палате вместе с Галей. «Это даже хорошо, что у него появилась подружка, — подумала она. Девочка умная и интеллигентная, а в этом переходном возрасте у них появляется интерес к противоположному полу. Надо бы дать Гере какую-нибудь книжку на эту тему, а то он совсем ничего не знает…» Сама Света уже добралась до Песталоцци и осваивала Гельвеция. Но тотчас поймала себя на «преступной» мысли о том, что скучает не по своему юному воспитаннику и даже не по родителям, приходившим вчера, а по любимому ротвейлеру, и обрадовалась бы его появлению здесь гораздо больше.

— Цветы в вазу, фрукты — в тумбочку, — сказала она. — Но у меня все есть. Как уроки? Вы что, сбежали?

— Еще чего! Я даже пятерку получил. По литературе, — ухмыльнулся Гера, толкнув Галю локтем.

— А по какой теме? — строго спросила Света.

— Сервантес. Внеклассное чтение.

— Отвечал без запинки, как Леня Якубович, — подтвердила Галя, не моргнув глазом. Ей Света еще тогда понравилась, в парке. Но раз она хочет играть в Мальвину, почему бы не присоединиться? Гера, конечно же, будет Буратино, ну а она согласна и на роль Пьеро.

— Молодец, — обрадовалась Света, а потом тяжело вздохнула. — А мне вот не повезло. Какие-то хулиганы на нас напали. Что с Лешей, не знаете? встревоженно спросила она.

— С ним все в порядке, — сказал Гера, взяв с тумбочки раскрытую книгу. Ян Амос Коменский. Тебе нельзя голову ерундой забивать.

Никто не успел ответить, а книжка уже полетела в форточку.

— Я схожу принесу? — предложила Галя.

— Нет, это сделает Герасим, — твердо ответила Света. — Ты поступил плохо и должен сам исправить свои ошибки. Иди.

— Вот она всегда такая, — засмеялся Гера. — Ей делаешь хорошо, а она не понимает. Ладно, с пациентами нельзя спорить, а то температура поднимется. Сейчас вернусь.

Спустившись по лестнице, он выскочил во внутренний дворик. Между липами и березками проветривались больные, кто — опираясь на костыли, а кто и в инвалидной коляске. Подобрав с клумбы книжку, Гера поднял голову и тотчас же присел на корточки, спрятавшись за чахлыми кустиками. Мимо него шли два человека. Одним из них был тот, кого пять дней назад он ударил спицей. Второй Корж. «Ну и дела! — подумал Гера. — Спелись они, что ли? А этот, выходит, выжил? Ну и отлично». Ему очень хотелось подслушать, о чем они говорят, и он крадучись пошел за ними вдоль кустов.

— Теперь мы в расчете? — спросил тот, с продырявленным животом; тугая повязка обхватывала его брюхо.

— Такой парень, как ты, Гнилой, никогда не подводит, я знаю, — с дурацким пафосом отозвался Корж. Гера усмехнулся: он хорошо изучил своего «наставника».

— И что дальше?

— Сегодня же и получишь его. В семь вечера.

Кусты кончились, а они удалялись по аллее, и Гера уже не мог слышать продолжение разговора. Сплюнув на землю, он побежал назад. Достаточно и того, что ему удалось узнать.

— Галя, нам пора! — сказал он, влетев в палату, — Наша подводная лодка погружается через пять минут. Вот, Светочка, твоя бесценная книга, поправляйся!

— Заводной, как юла, — прошептала Света, разглаживая страницы.

Девушку с зелеными глазами звали Снежана. Ей было двадцать пять лет, она училась в консерватории, терпеть не могла Филиппа Киркорова и обожала пирожки с капустой, испеченные в русской печке. В этом возрасте люди охотно говорят о себе и мало слушают других. Но Драгурову почему-то самому хотелось узнать о ней как можно больше, поэтому он только улыбался, вставлял редкие фразы и не мешал говорить. Наверное, у нее было мало друзей, либо она нелегко сходилась с людьми. Но отчего же столь откровенна с ним?

— Не подумайте, ради бога, что я так люблю болтать, — неожиданно сказала она, прервав какую-то тему и словно угадав его мысли. — Не знаю почему, но мне кажется — сегодня какой-то необычный день. Я с утра это поняла. Все — чудесно, легко, прекрасно. Так не бывает. По крайней мере, со мной. То начинают вдруг жать туфли, то кто-то пребольно толкнет в метро. Или не узнаешь себя в зеркале. У Вас бывает так, что смотрите в зеркало, а видите чужое лицо? То есть оно ваше, но совсем-совсем незнакомое — другой взгляд, улыбка…

— Нет, не бывает, — сознался Драгуров. — Это плохо?

— Не знаю. Вы счастливый человек. И с Вами очень просто. Может быть, потому что мы больше никогда не увидимся и нас ничто не связывает. Наверное, если бы Вы были моим соседом или старшим братом, я бы так не разговаривала.

— Клянусь никогда в жизни не становиться ни тем, ни другим, — всерьез пообещал Владислав.

— Нет, правда, чужой человек порою гораздо ближе, чем родственник. Даже чем отец, сын, муж или жена. Ведь в семье все запутано, скрыто… Вы не согласны?

— Когда постоянно лгут друг другу и это становится привычкой — да, жизнь превращается в лабиринт, из которого нет выхода, — ответил Драгуров. — Вы, наверно, не слишком счастливы, раз так думаете?

— Меня очень любили в детстве. Навязывали свою любовь, — поправилась она. — А по существу были заняты сами собой. Только дед относился искренне… Я Вам еще не надоела?

— Что Вы! — поспешно откликнулся Владислав, боясь теперь больше всего, что она вдруг очнется, станет холодно-вежливой и уйдет. О своей работе он уже позабыл и поймал себя на том, что ему приятно просто смотреть на нее и слушать. Ему не хотелось, чтобы она исчезла.

— Мои родители — болгары, и дед тоже, все они живут в России уже давно, продолжала Снежана и вдруг запнулась, замолчала. Глаза чуть потемнели, и теперь она смотрела мимо Драгурова, сквозь него. — Никак не могу привыкнуть к смерти отца.

— А Вы не говорите об этом, — сказал Владислав, вспомнив, что старик, принесший металлического мальчика, упоминал о гибели зятя в автокатастрофе.

Чтобы отвлечь девушку, он разбудил спящего в коробке под столом котенка и вытащил его на свет божий. Котенок уставился на Снежану, раскрыв от удивления глазки и даже не мяукнув.

— Какая прелесть! — воскликнула она, беря котенка на руки и позабыв, кажется, сразу обо всем.

— Вы ему понравились. У Вас с ним одинаковые глаза.

— Правда? Как его зовут?

— Никак.

— Надо придумать имя. Даже куклам дают имя. Хотя они этого не заслуживают.

— А у него уже есть. Никак.

Снежана рассмеялась, сообразив. Владиславу было радостно, что он сумел развеселить ее. Всем стало хорошо, даже котенку. Может быть, сегодня действительно какой-то необычный день? Драгуров позабыл не только о работе, но и о доме, словно оторвавшись от земли и ее тяготения. Но вопрос девушки вернул его обратно:

— Вы, должно быть, счастливы со своей семьей?

— Конечно, — промолвил он. — У меня отличная жена, дочь. Другая жизнь и не нужна.

— А Вы пробовали жить другой жизнью? — загадочно спросила Снежана. И сама же ответила: — Впрочем, пробуют вино; если оно невкусно — выливают, а если желанно — выпивают бокал до дна. — Она поднялась и протянула руку. — Кажется, мне пора идти. Дедушка приболел, просто просил узнать, как продвигается работа. Но в следующий раз за игрушкой он придет сам. Я передам ему, что все в порядке. Ведь так?

— Остались детали, — смущенно пробормотал Владислав, растерявшись. — А Вы? Вы не придете больше? У меня сейчас, наверное, очень глупый вид?

— Такой же, как у него. — Снежана показала на котенка. — Прощайте! Мне было очень хорошо здесь, поверьте.

Почувствовав, что Драгуров хочет что-то сказать, возразить, ответить, она приложила пальчик к губам и улыбнулась — только глазами, лиственной зеленью весны.

— Ни сло-ва больше, — раздельно, по слогам, проговорила она. И ушла.

Некоторое время Владислав ходил по мастерской из угла в угол. Потом остановился, задумался, вспомнил весь разговор со Снежаной.

— А на что ты рассчитывал, старый дурень? — наклоняясь к котенку, насмешливо спросил он. Никак тотчас же замяукал, словно объясняя, что если кто из них двоих и дурень, тем более старый, то уж не он, а хозяин. — Пожалуй, ты прав, — согласился Драгуров.