Солнечный ожог - Сабин Дюран

дошло, что она не хмурится, а морщится от боли, ступая босыми ногами по острым камням.

– Я была вне себя, – сказала она, подойдя ко мне. – Я-то думала, ты приедешь сюда намного раньше. Где ты была? Я тебе миллион раз звонила. – Она говорила очень быстро и производила впечатление человека, с трудом сдерживающего энергию и эмоции.

– Мне очень жаль, что так вышло, – сказала я.

– Ты как сквозь землю провалилась. – Она приоткрыла рот в притворном ужасе. – И что бы я тогда делала? У меня полный дом гостей, а ты валяешься мертвая в какой-то канаве.

Она все еще кривилась, не то улыбаясь, не то гримасничая.

– Конечно, это все проблемы первого мира[6], но ты ведь понимаешь, это… – Она опустила руки и склонилась в скромной и простодушной благодарности. – Мой отпуск.

Ногти у нее на ногах были такого же неоново-розового цвета, как у Лулу. Ее купальник был абсолютно новым: не успел ни растянуться, ни выцвести. Он был усеян сотнями крохотных белых якорей.

Я взяла себя в руки.

– Да, конечно, – с понимающей улыбкой сказала я.

Она выпрямилась.

– Все в порядке? Никаких нервных срывов? Где ты припарковалась?

– Прости. Без приключений не получилось добраться. Я без машины. На такси приехала.

– Ох, – вздохнула она, снова бессильно ссутулившись, но быстро распрямившись обратно. – Ну, ладно. Можем вписать тебя в нашу страховку. – И вновь озадаченно нахмурилась: – Но где твой багаж?

– Вон там. – Я указала за ворота.

– Хорошо. Что ж, ты уже бывала в этом доме и знаешь, где бросить вещи. Тебя поселили в «голубятне». Мы сидим у бассейна. Познакомишься с моими девочками, когда будешь проходить мимо.

Она снова продемонстрировала мне свои зубы, растянув губы в улыбке. У нее были очаровательные синие глаза и подходящие по цвету подводка и тушь. В молодости она была хорошенькой – миниатюрной и худенькой, как на том свадебном фото, которое она опубликовала в Фейсбуке в честь недавней годовщины. Ее прическа – челка забрана наверх и зафиксирована заколкой – напомнила мне о женщинах, каких я встречала в Индии: они тоже делали надо лбом начес в попытке вернуть утраченную юность.

– Кстати, дом открыт. Если тебе нужно закинуть что-то на кухню. – Она сцепила руки на груди и, воздев очи к небу, с облегчением, но не без упрека, сказала: – Слава богу, наконец-то ты здесь.

Переваливаясь с ноги на ногу, она направилась обратно, за угол здания, на сей раз отчетливо ойкая. Я проводила ее взглядом. Я знала, что у нее есть кошка – фотогеничный черный бенгал по кличке Артур – и что она работала в издательском бизнесе, пока не родила первого ребенка. Я знала, что она состоит в книжном клубе и в клубе любителей пеших прогулок; что ее беспокоит собственный вес и градостроительное самоуправство районных властей в Лондоне, а может, еще и судьба сирийских беженцев, судя по тому, что она участвовала в забеге на пять километров, чтобы собрать для них деньги. Я видела ее дом изнутри. Я знала, какие у нее шкафчики на кухне, какого цвета стены в гостиной, какая мебель во дворе. Что она знала обо мне? В некоторых ситуациях объекта подводят его комплексы, в других – уверенность в себе и своей неуязвимости. Ребекке Отти не приходило в голову, что я могу быть кем-то другим, а вовсе не поваром, которого она ждет.

Хрустя гравием, я снова вышла за ворота, чтобы забрать рюкзак, чемодан и коробку с едой. Мне пришлось ходить туда-сюда дважды, но в итоге я вернулась к входной двери. Встретившись лицом к лицу с этой женщиной, я дрогнула и чуть не сбежала. Как оказалось, чтобы остаться, нужно не так много телодвижений – требуется всего лишь переставлять ноги в нужном направлении.

Я сделала глубокий вдох, заполняя ноздри теплым ароматом шалфея, смоковницы и розмарина, и толчком открыла дверь.

Мне нравился наш маленький «магазинчик» в Марракеше; я вспомнила о нем в тот момент, когда переступила порог особняка «Домен дю Коломбье». В холле было неожиданно прохладно, совсем как там, так же пахло старым деревом, и царила такая же темнота, словно свет проникал сюда не напрямую, а через толщу воды. Первым делом я увидела большой резной дубовый комод, где стояли круглая стеклянная лампа и грубая керамическая чаша с лимонами. Я знала этот прием: это место тоже кто-то «облагораживал».

С минуту я стояла, привыкая к своим ощущениям. Дома сами подсказывают тебе, как себя вести. Я мало что помню из нашей жизни в квартире вместе с Джой, но в домике Ормородов в Гастингсе был толстый кремовый ковер, отчего у тебя возникало чувство, что надо смотреть, куда наступаешь, словно ты самая грязная вещь в этом доме. В «Фэйрлайт-хаус» все поверхности были обшарпанными, а стулья через один поломанными – невозможно было даже думать о нем как о своем доме. Это была просто крыша над головой и стены по бокам – там ты мог бесцельно шататься из угла в угол или пытаться отыскать место, чтобы побыть одному.

Я не могла понять, что чувствую здесь. Дом, казалось, замер и как будто затаил дыхание. Передо мной была лестница и открытая дверь в гостиную, а налево уходил узкий коридор. Туда я и свернула. Коридор кончался дверью – толкнув ее, я очутилась в просторной, светлой кухне. Плитка на полу, синие и белые изразцы на стенах, медные кастрюли, свисающие с крюков над плитой, белая раковина – глубокая, как в ресторане. Кофемашина, чайник, тостер. Огромный серебряный миксер. Одна из полок была уставлена неимоверным количеством корзинок. В помещении было пусто и чисто, не считая использованного чайного пакетика, оставленного кем-то на краешке кухонного островка. Под ним образовалась стекающая на пол красно-коричневая лужа. За кухонным островком стоял большой стол со стульями; открытые двери выходили на террасу, где виднелись еще один стол и керамические горшки; лужайка, утыканная кустами и фруктовыми деревьями, шла под уклон, упираясь в какие-то здания.

Поставив коробку с продуктами на прилавок, я вышла из кухни через дверь, ведущую в маленький кабинет – тесный, с нависающими над головой деревянными балками и протертым ковром, – а оттуда попала в комнату отдыха. В царящем здесь полумраке я различила мягкий темно-серый диванчик и два кресла с прямыми спинками, стоящие возле гигантского камина, кирпичная кладка вокруг которого почернела от сажи. Я открыла защелку на двустворчатой двери и потянула половинки на себя, затем отперла ставни и толкнула их наружу. Комнату наводнил ленивый теплый свет. На стене висела картина