Крест - Равиль Рашидович Валиев

посмотрел на Андрея. Тот суетливо вскочил, и они пошли по улице.

Смешной домовой в розовых женских тапках с помпонами и потрепанный и усталый Матвей со спортивной сумкой в руках — два апостола нового мира в ожидании своего мессии.

Глава 4

Жилище Андрея было ему под стать — кособокий домик под заваленной крышей. Основательно заросший палисадник прикрывал два окна, одно из которых было наглухо закрыто ставнями. Над дверью тускло светила слабенькая лампочка, освещая окружающее убожество. Андрей недолго повозился с защелкой на калитке, и они прошли небольшим захламленным двориком в дом.

Матвей, ступая за хозяином, деловито суетившимся впереди, изрядно приложился лбом о низкую притолоку. В глазах потемнело, он поморщился, пригнулся и, потирая лоб, вошел в дом.

Маленькая, с низким потолком, давно не беленная комнатка выполняла роль и кухни, и столовой. Покрытая сажей печка, с наваленной на ней горой немытой посуды, дымоходом отделяла эту кухоньку от другой неосвещенной комнаты. Все здесь было, с точки зрения рослого Матвея, маленькое, тесное и крайне неопрятное. Небольшой, прилепившийся к узкому окошку, стол был покрыт изрезанной клеенкой, на которой были изображены веселые гномы. На столе стояло множество разномастных стаканов и большой, неожиданно чистый, сияющий первозданной пластиковой белизной, электрический чайник. Над ним, прямо на электрическом проводе висела запыленная голая лампочка, отражавшаяся в мутноватом оконце, прикрытом ситцевой занавеской.

Андрей, такой же маленький и потрепанный, как его дом, чудесным образом вписался в окружающую обстановку. Здесь он был на своем месте — ловко скользнув мимо стоящего столбом Матвея, пододвинул табурет, стряхнул с него крошки и приглашающе похлопал по нему.

— Вот тута, мы и живем… а ты садись — в ногах правды нет, а я сейчас организую, чё нить.

Неожиданно, так, что почти уже усевшийся на табурет, Матвей вздрогнул, крикнул в темную комнату:

— Гюльчатай! Мать твою, выходи давай — гость у нас!

Матвей с внутренним недоумением проследил за ожидающим взглядом Андрея. Ничего не происходило. Андрей повторил, значительно громче — в его голосе прорезались нотки раздражения.

— Давай быстрей, старая карга! Деньги есть!

В темной комнате раздалось покряхтывание и под жалобный скрип половиц в проеме возникла женская фигура, до шеи закутанная в темные одежды. У Матвея в очередной раз отвисла челюсть — волшебные явления продолжались. Если Андрей всем своим видом напоминал домового, как его рисуют в мультфильмах, то появившаяся женщина выглядела точно так, как должна была выглядеть всякая уважающая себя ведьма.

Первое, что бросилось Матвею в глаза, это был огромный нос. Нависая монументальной скалой, покрытый неровной сеткой прожилок, он стремился соединиться с таким же острым подбородком, на котором редкими кустами торчала щетина. Проваленный рот с морщинистыми губами был сурово сжат. Темное, явно не европейское лицо, было сплошь изрезано глубокими бороздами морщин — следами долгих лет лишений и несчастий. Из-под темного платка, плотно завязанного под подбородком, торчали пряди седых волос. Опиралась она, заканчивая киношный образ, на деревянную, до блеска зашарканную клюку.

Матвей посмотрел ей в глаза и затаил дыхание.

Нет, это не были глаза киношной ведьмы, это были глаза много повидавшего человека, прошедшего через такие муки, которые нормальный человек вряд ли выдержит. И не было в них ни капли злобы, а только глубокая мудрость и кротость человека познавшего тщетность человеческого существования. Она смотрела спокойно и понимающе, и было в них столько простой человеческой красоты, что сердце Матвея сжалось от тоски.

Внешность человека ничто, когда в нем присутствует душа. А здесь была душа — огромная и теплая. И сочувствующая.

Матвей медленно встал. Не отводя глаз, слегка наклонил голову и с почтением произнес.

— Здравствуйте, матушка…

Андрей недоуменно посмотрел на него, затем перевел глаза на женщину и неуверенно пробормотал:

— Это… слышь…

Женщина молча перевела взгляд на Андрея, и Матвей физически почувствовал каким тяжелым он стал для него. Андрей поежился и засуетился, нарочито громко тараторя.

— Ты это… давай к Степановне мотанись — выпить возьми, пожрать чё, сигарет там. Ну, давай, давай не томи! Шланги горят… Вон, и братан уже измаялся…

Он достал пятитысячную купюру, посмотрел на свет, еще раз понюхал и нехотя протянул ее женщине. Та молча взяла деньги, спрятала в рукав и, еще раз глянув Матвею в глаза, вышла.

Мужчины несколько секунд подавленно молчали, глядя ей вслед. Андрей покряхтел и немного виновато пояснил:

— Кхе… Слышь… Прибилась, вишь, прошлой зимой… выгнать жалко — думаю, пропадет совсем, нерусская она, понимаешь? По-нашему почти не говорит… что-то бормочет на своем иногда… а мне, — он тоскливо вздохнул, — опять же живая душа в доме…

Матвей сел на табурет, затолкал под него сумку и задумчиво, вспоминая глаза женщины, спросил:

— А ее что — правда Гюльчатай зовут?

Андрей немного нервно пожал плечами, глядя куда-то в сторону.

— Да хрен ее знает, как ее зовут, документов-то нет… это я ее так назвал — из фильма одного, ну помнишь? «Гюльчатай, открой личико!» Нравится мне этот фильм — вот и назвал… А ей пофиг — он на любое имя откликается…

Он вздохнул и махнул рукой.

— Ладно, давай я пока тебе комнату покажу.

Он прошел в комнату и, немного покопавшись, в полумраке щелкнул выключателем. Под низким потолком зажглась люстра, явно имевшая более славное прошлое — из трех плафонов, бездарно имитировавших дорогой хрусталь, светил только один, скудно освещая такую же убогую обстановку. Андрей широко развел руками.

— Ну вот, извиняй, корефан — наши апартаменты… чем богаты, как говорится, тем и рады… вот тут, — он махнул куда-то в угол, — комнатка есть с кроватью, здесь и заночуешь. Рукомойник вона, а удобства — во дворе…

Матвей с любопытством заглянул в комнату, мгновенно оценив конгруэнтное соответствие всей обстановке в доме — старость и забвение. Он оглядел старый диван, заправленный каким-то тряпьем, кровать в углу с грудой подушек, покосившийся двустворчатый шкаф и комод с туманным зеркалом, заставленный какими-то баночками и фотографиями в рамках.

Странно, но Матвей не испытывал чувства брезгливости, видя всю эту убогую и откровенно бедную обстановку. Может быть, испытания его изменили, а может, его не отторгало это все потому, что было как-то… по-русски, что ли? С детства знакомо. Так же жила его бабушка в деревне, только, может, почище было да образа в углу светились в свете лампадки. Так, наверное, и до сих пор живут в дальних российских