Холодные тени - Мила Бачурова

в машине градусник, здесь сейчас тридцать пять. Наверное, при такой температуре они будут загорать на крыше.

Сам Лоуренс родился и вырос в Лос-Анджелесе. Потом отцу предложили работу в филиале, и семья переехала в Нурланн, в Норвегию. Холод и снег Лоуренс – давно вернувшийся в Лос-Анджелес – ненавидел всеми фибрами души.

– Тим живет в Москве, – сказала Габриэла. – Там не намного холоднее, чем у нас в Мюнхене. А пятьдесят – это в Сибири. Россия – очень большая страна. В ней одиннадцать часовых поясов. И три – климатических.

– Тебе-то откуда знать? – поморщился Лоуренс.

– Я – путешественница, – напомнила Габриэла. – И тур по России значится у меня в планах. Вообрази: одиннадцать часовых поясов! Я уже спланировала трип, в котором буду догонять и даже опережать время! Хотя на обратную дорогу, конечно, нужно будет выделить полгода. Не меньше. В России столько всего интересного!

Лоуренс закашлялся, а Габриэла решительно подошла к Тиму.

– Эй! – весело окликнула она его. – А ты ничего не снимешь для своих подписчиков?

Тим поднял голову и сказал:

– Нет. Я не выпускаю материалы такого рода.

– Мне казалось, что ты тут занимаешься расследованием, – озадачилась Габриэла. – Или тебе обязательно нужна съемочная группа, чтобы получить контент…

– Преступление происходит не здесь. – Тим встал и начал надевать перчатки на покрасневшие от холода руки. – Сюда мы приехали, чтобы отдохнуть. Когда я закончу с этим делом – спрошу разрешения у твоей сестры, поставлю задачу перед режиссером. Он сам решит, где и как стоит снимать материал. Антарктида тут вообще ни при чем.

На последней фразе в голосе Тима послышалось какое-то ревностное чувство. Он как будто оберегал возлюбленную от посягательств пьяных пошляков.

– Мы сейчас находимся там, где суждено побывать… Не знаю… Одной тысячной процента людей? – всплеснула Габриэла руками. – И ты даже не сделаешь ни одной фотографии? Слушай, я понимаю твою концепцию, но вот такие штуки из жизни – всегда добавляют рейтинг!

– Когда мне понадобится увеличить рейтинг, я просто вложу больше денег в рекламу, – сухо сказал Тим.

– Завидуешь моему успеху? – улыбнулась Габриэла.

– Н-нет, – как будто озадачился Тим. – Ты ведь не занимаешься расследованиями преступлений?

От кого-то другого Габриэла и не подумала бы проглотить такое. Ей все завидовали, просто по определению. Но Тим был предельно искренен. Скорее всего, его бы возбудила перспектива соперничества с таким же блогером-детективом, но блогер-путешественник выпадал за рамки его модели вселенной.

– К тому же фотография крадет впечатления, – неожиданно добавил он.

– В каком смысле? – спросила Габриэла.

– Делая снимки, ты откладываешь впечатление на потом. Когда требуется раскрыть душу и впитать окружающее тебя великолепие, ты думаешь только о том, как бы сделать удачный кадр. И после, глядя на фото, все равно не получаешь такого же впечатления. Если мне понадобятся снимки Антарктиды, я найду их в интернете. А здесь я лучше буду собирать впечатления.

– Вау, – усмехнулась Габриэла. – Ты заговорил как поэт. По-моему, это и правда твое место.

Тим уверенно кивнул.

– Добро пожаловать на станцию «Сириус»! – раздался новый голос.

Габриэла повернула голову. От станции к ним бодро шел плотный коренастый мужчина без шапки. Ему было лет пятьдесят на вид, солнце бликовало на загорелой лысине. Маской и очками мужчина, в отличие от капитана корабля, пренебрег. Возможно, потому что здесь, на берегу, наконец-то улегся пронизывающий ветер.

– Меня зовут Доминик Конрад, и я начальник этой станции. Давайте познакомимся, а после я вам все-все покажу и со всеми познакомлю.

Лоуренс первым шагнул навстречу начальнику станции и протянул ему руку.

32

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

Тимофея обследовали в специальной судебной клинике. Результат обследования подтвердил диагноз, установленный ранее: мальчик подвержен неконтролируемым припадкам.

С мамы взяли подписку о невыезде. Тимофей не должен был ходить никуда, кроме занятий с психологом, которого назначили в клинике. В школу он сможет вернуться лишь после того, как дело будет закрыто. Если сможет, поскольку следователь сказал, что, вероятнее всего, ему будет рекомендовано содержание в специальном заведении.

Маме пришлось взять отпуск, иначе она не успевала возить Тимофея к психологу. К тому же маме необходимо было заниматься наследственными делами. Для того чтобы через полгода получить наследство после смерти Штефана, нужно собрать кучу всяких документов.

Друг с другом они почти не разговаривали. Тимофей слишком хорошо помнил разговор, который состоялся в машине, по пути из больницы домой.

Мама сидела за рулем, Тимофей – рядом. После двенадцати лет уже можно было ездить на переднем сиденье.

Они молчали почти всю дорогу. Когда подъезжали к дому, мама остановилась на светофоре. И вдруг заплакала.

Тимофей посмотрел в окно. Они стояли возле китайского ресторана. Сам он ни разу там не был, но знал, что мама и Штефан по пятницам ходят сюда ужинать.

Нужно было что-то сказать. Когда люди плачут, им нужно что-то говорить. Но Тимофей не знал что.

На светофоре загорелся зеленый. Сзади засигналили.

Тимофей протянул руку и коснулся клавиши аварийной остановки.

Мама убрала ладони от заплаканного лица. Посмотрела на клавишу. А потом – на Тимофея, с непонятным выражением. Проговорила:

– Это все, что ты можешь для меня сделать?

– Если нужно сделать что-то еще, скажи.

– Ты – не человек. – Мама смотрела на него как на чудовище. – Ты… Господи, за что мне это?! Только-только все начало налаживаться… Только-только мне показалось, что… Господи! – Она снова залилась слезами.

– Ты могла бы отдать меня в интернат уже сейчас. – Тимофей изучал этот вопрос. Он знал, что существуют школы, где дети не только учатся, но и живут.

– То есть ты хочешь, чтобы я перестала тебя контролировать?! – Голос мамы сорвался на крик. – Ты этого хочешь?! Чтобы позволила тебе делать все что вздумается?! Чтобы ты еще кого-то… – Она не договорила, но Тимофей понял. – Нет, – категорически объявила мама. – Никаких интернатов! Я дала подписку о том, что ты шагу не сделаешь без моего ведома, – и сдержу слово!

– Я не убивал Штефана.

Тимофей сказал это только сейчас, когда вдруг пришло твердое, окончательное понимание: мама, как и следователь, не сомневается в том, что это был он. И с самого начала – не сомневалась.

До сих пор он почему-то не верил в это. До сих пор думал, что мама знает: он не мог так поступить. До сих пор казалось, что его семья – это его крепость. Сырая, неуютная, продуваемая холодным ветром, но все же…

Сейчас оказалось, что вместо крепостной стены его окружали хрупкие стенки аквариума. И осколки стекла, которое треснуло, вероятно, еще при его рождении, только что осыпались у него