Фридрих Незнанский - Петербургское дело

— Дилетант, — протянул толстяк Бачурин.

А Серенко лишь покачал головой.

Андрей вспылил:

— Может, вместо того чтобы скалиться, объясните мне — чем так опасны студенты и аспиранты?

Объяснил ему Костырин:

— Это, Андрюха, те самые кадры, которые совершают интеллектуальную экспансию. Торговцы — просто быдло, скот. Они свое место знают. А эти норовят выбиться в пастухи. Понимаешь, о чем я?

— Да, но…

— Что?

— Какая же это экспансия, если они после учебы возвращаются на родину?

— Во-первых, не всегда. Большинство из них норовят остаться. Какой дурак добровольно поедет из большого цивилизованного города, где полно возможностей, в свои дикие джунгли? Никакой. Вот они и ищут способы остаться. Из кожи вон лезут, чтобы доказать свою незаменимость. Подсиживают русских ребят, уводят у них девчонок, чтобы получить гражданство, и так далее. Понимаешь, о чем я толкую?

— Понимаю.

— Молодец. Во-вторых, через эту элиту действуют наши враги. Они насаждают тут свою культуру, заполняют своей жрачкой наши рестораны, своими безмозглыми картинами — наши галереи. Короче, это они посеяли моду на все «экзотическое». Это с их подачи все русское воспринимается как что-то скучное и квасное. Как матрешки, лапти и балалайки. Понимаешь?

— Да.

— Нужно распространяться дальше?

— Нет. Я все понял.

Костырин повернулся к парням:

— Ну вот видите — я же говорил, что он толковый парень. Хватает все на лету! Итак, парни, это… — Костырин вновь ткнул пальцем в карту района, — …наша абстрактная цель. А что касается конкретной… — «резиновые» губы Костырина растянулись в улыбку. — Валерыч, помнишь, как ты сырой рыбой в «Гонге» отравился?

— Еще бы. Такое не забывается.

— Завтра у тебя будет шанс отомстить.

8

— Андрюш, мне нужно серьезно с тобой поговорить.

— Ма, мне завтра вставать к первой паре. Да и спать охота — глаза слипаются.

— Ничего, успеешь отоспаться.

Мария Леопольдовна присела на край кровати сына.

— Что ты читаешь? — Она взяла с тумбочки книгу, и брови ее удивленно взлетели вверх: — «Бой с использованием холодного оружия»? С каких это пор ты стал интересоваться подобными вещами?

— Это мне для реферата нужно.

— Правда? И по какому предмету реферат?

— По культурологии. Это у нас спецкурс такой. Рассматриваем холодное оружие как миф. Оружие в истории, оружие в искусстве и так далее.

— Гм… Странная тема.

— Не я ее выбирал, — пожал плечами Андрей.

Мария Леопольдовна посмотрела на сына и подозрительно прищурилась:

— От тебя несет спиртным!

Отпираться было бесполезно, и Андрей кивнул:

— Да. У Гоги сегодня день рождения. Пришлось выпить пятьдесят грамм.

— Что-то в последнее время ты много стал пить.

Андрей пожал плечами:

— Я не заметил. Но если это правда, то с завтрашнего дня я с этим делом завяжу совсем.

— Было бы неплохо, сынок. Было бы неплохо. Но я с тобой хотела поговорить не об этом. Я с тобой хотела поговорить о… — Мария Леопольдовна замялась. — О Тае, — выговорила наконец она.

Андрей напрягся.

— А что Тая? — холодно спросил он.

— Ты знаешь, ее убийц до сих пор не нашли.

— И что?

— Да я вот подумала… — Мария Леопольдовна посмотрела на сухую, жилистую руку сына, лежащую на спинке кровати и вздохнула. — Ты стал каким-то странным. Каким-то жестким и… слишком спокойным, что ли.

Андрей усмехнулся:

— Здрасте, приехали! Сначала тебе не нравилось, что я слишком сильно переживаю. А теперь, когда я успокоился, тебе опять все не так. Ты уж определись, пожалуйста!

— Напрасно ты ерничаешь, сынок. Ты знаешь, иногда я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты что-то задумал. Что-то нехорошее. Такое же лицо было у твоего отца, когда он решил… уйти с работы.

— Он не только ушел с работы, но и надавал начальнику по физиономии, — напомнил Андрей.

— Об этом и я говорю, — вздохнула мать. — И ту же жестокую решимость я вижу на твоем лице. Что ты задумал, сынок? Что с тобой случилось, после того как ты выбросил в мусорное ведро крестильный крест?

— Да ничего со мной не случилось, — начиная раздражаться, ответил Андрей. — Живу как всегда жил. Хожу в универ, рисую граффити, с друзьями встречаюсь. Вообще, не понимаю, что тебя так насторожило?

— Но ты изменился, — робко сказала мать.

— А если даже и так? Людям свойственно меняться, ма. Может, я просто повзрослел! Мне ведь скоро двадцать три. Солидный возраст, если задуматься!

— Если задуматься, то да, — улыбнулась Мария Леопольдовна. — Не знаю, сынок, может, ты и прав. Только… Поклянись мне, что ты не задумал сделать что-то плохое.

— Клянусь! — с готовностью ответил Андрей. — Если я вру, пусть у меня все зубы выпадут и грудь вырастет, как у Памелы Андерсон!

— Дурак, — с притворным негодованием нахмурилась мать. — Ну что ты болтаешь, а?

Андрей улыбнулся:

— Ну ты же сама просила.

Мария Леопольдовна удрученно вздохнула:

— Нет, с тобой решительно невозможно разговаривать серьезно. Не знаю, радует меня это или огорчает.

— Конечно, радует! Ведь чувство юмора — это показатель душевного здоровья. Разве не так?

— Так, все так. И все же… — Мария Леопольдовна вновь заколебалась, но лицо Андрея было уверенным, а взгляд дружелюбным, и она сломалась. — Ладно, сын. Надеюсь, что твои слова были искренними. Ты ведь знаешь, что если с тобой что-то случится, я этого не переживу. А раз так — значит, ты не будешь делать глупости. Спокойной ночи.

9

Костырин посмотрел на портрет президента, висевший на стене, затем перевел взгляд на жизнерадостную физиономию мэра, который улыбался с фотографии, как всегда, обаятельно и непринужденно, и мрачно усмехнулся.

— Владимир Геннадьевич, вы читали пьесу «Слуга двух господ»? — с иронией спросил он у хозяина кабинета.

Тот усмехнулся в ответ:

— Когда живешь с двумя волками, приходится выть на два разных манера. Иначе скушают.

Холеный палец слегка стукнул по сигарете, и столбик серого пепла упал в пепельницу. Сочный бархатный баритон хозяина кабинета спокойно произнес:

— Дмитрий, ты подумал над моим предложением?

Костырин, сидевший в мягком кожаном кресле, задумчиво посмотрел на своего собеседника и сказал: — Да.

— И что ты решил?

— То, что вы предлагаете, очень рискованно.

— Естественно, — согласился собеседник. — Борьба за правое дело — всегда рискованное предприятие. Вспомни Че Гевару.

Костырин поморщился:

— При чем тут Че Гевара? Он просто раскрученная попсовая фигура. Его борьба — явление не идейное, а психологическое. Ему просто не сиделось на месте, вот и все.

Собеседник Костырина усмехнулся:

— Ну, тебе видней. Я всего лишь привел пример.

— Неудачный…

Несколько секунд оба молчали. Затем бархатный баритон мягко произнес:

— Ты что такой раздражительный? Проблемы на личном фронте?

— Я не раздражительный, я — озабоченный, — сухо ответил Костырин. — Одно дело пересчитать ребра какому-нибудь негру, а другое — сделать то, что вы предлагаете. Если нас поймают…

— Вас не поймают, — спокойно перебил собеседник. — Вообще, Дмитрий, ты ведешь себя, как желторотый новичок. Откуда эта нерешительность?

Костырин пропустил вопрос мимо ушей.

— Владимир Геннадьевич, сумма, которую вы предлагаете, слишком мала, — сказал он.

— Мала? Гм… А сколько нужно?

— Удвойте цифру.

Послышался легкий смешок. И вслед за тем:

— А ты не считаешь, что это слишком уж…

— Нет, не считаю. Или платите по нашим расценкам, или все это дело придется отменить.

Обладатель бархатного баритона задумался. На рукав его дорогого костюма упал пепел, он встрепенулся и быстро смахнул его.

— Ну, хорошо, хорошо. Я удвою цифру. Но я недоволен тем, как вы распоряжаетесь деньгами. Вы слишком дорого мне обходитесь.

— За правое дело нужно платить, — возразил Дмитрий. — Вам еще повезло — вы платите деньгами, а мы с ребятами платим собственной кровью.

— Ладно, ладно. Здесь-то хоть не митингуй. — Холеная рука вмяла окурок в пепельницу, затем собеседник Костырина откинулся на спинку кресла и деловито сказал: — Запомни: все должно быть сделано быстро. И постарайтесь нс наследить. Отмазывать вас будет слишком дорого. Кстати, как насчет сегодняшней акции? Все готово?

— Да, мы готовы.

— Это будет неплохой разминкой перед настоящим делом. А сейчас, Дмитрий, извини, мне нужно поработать.

Поняв, что разговор окончен, Костырин поднялся с кресла. Постоял так немного, погруженный в свои мысли, затем повернулся к хозяину кабинета и вдруг спросил: