Мы — из уголовного розыска - Игорь Дмитриевич Скорин

работает на заводе лекальщиком, ему 27 лет, он на год старше меня, холостой, зарабатывает хорошо, живет с родителями, почти не пьет, с детства любит музыку, играет на разных инструментах. В прошлом году ездил специально в Москву и купил аккордеон, большой, итальянский, очень дорогой. Он на него деньги копил несколько лет. Когда был пацаном, сбежал из дома и поехал поступать в музыкальное училище, его приняли, месяца два проучился, а потом исключили. За что, так толком и не знаем. Сам он об этом не любит рассказывать. Слух у него исключительный. Сидит в кино, услышит новую песенку, а назавтра в беседке ее без всяких ошибок на аккордеоне выдает. За ним по пятам ходит его дружок Павел Львовский. У того гитара. Он помоложе Житкова, но ему под стать — играет отлично. Павел учится в нашем заводском техникуме на последнем курсе. Сначала они оба в музыкальном кружке в техникуме были, а потом во Дворец перешли. Житков джаз организовал. Прекрасный джаз. Но он распался по Генкиной вине. Ушел он, а за ним и Павел тоже. Там на Житкова несколько неприятностей свалилось. Играл он на клубном аккордеоне. Появился во Дворце культуры новый массовик, не из умных, надо прямо сказать. Забрал у Житкова аккордеон, с которым тот не расставался. Не доверил. Этого парень не смог перенести, ушел. Через несколько дней во Дворце культуры — кража. Исчезли саксофон, флейта и этот самый аккордеон. Массовик поднял шум, немедленно к нам, все это, мол, дело рук Житкова и Львовского. Борис Васильевич сам с кражей разбирался, несколько раз с Геннадием и Павлом разговаривал. Через пять дней или через неделю встретил меня Житков и говорит: «Передай Афанасьеву, что все инструменты на чердаке семиэтажки лежат целехоньки. Кто их украл, знаю, но не скажу, только учтите, я к этому делу никакого отношения не имею». Мы — туда, и нашли всё. Борис Васильевич послал меня за нашим экспертом, она там же, на месте, отыскала на инструментах много отпечатков пальцев, а потом у себя в картотеке нашла преступника. Тоже нашего, местного — Кирилла Ермолаева. Он, кстати, никакого отношения к посетителям беседки не имел. Кражу совершил один. Во Дворец культуры два раза лазил. Сначала взял аккордеон, а потом все остальное. Я Геннадия несколько раз спрашивал, как он узнал про инструменты, но тот ни мне, ни Борису Васильевичу ничего не сказал. Афанасьев уговаривал Житкова вернуться во Дворец культуры, а он говорит: «Пока тот на месте, ноги моей во Дворце культуры не будет». Павел Львовский считает Житкова своим учителем и от него ни на шаг. Играют они хорошо, у Пашки голос хороший, ну, вот и липнут ребята, а им приятно. Им ведь слушатели нужны.

— Какой же у них репертуар?

— Самый различный. Один раз иду вечером: в беседке полно народу, а эти двое полонез Огинского играют, и все притихли, слушают. А другой раз блатные песни чуть ли не во всю глотку орут. Тут был у нас один тип — Алексей Приходько. Уже в возрасте, ровесник нашего Афанасьева. Раза четыре судился за ограбления. Мы к нему присматривались и выяснили, что он ни на какие преступления не ходит, но совет любому дает, кто бы к нему ни обратился. Расскажет, как лучше замок открыть или в квартиру забраться. Никак мы его изобличить в подстрекательстве не могли. Так он столько блатных песен знал, что и не пересчитаешь. Голоса никакого, а память отличная. Чуть ли не с нэповских времен песни помнил. В Сибирь на лесозаготовки завербовался. Борис Васильевич туда в милицию подробное письмо о нем написал. Третий заводила — Зюзин Васька, слесарем на автобазе работает. На работе исполнительный, серьезный, а где парни соберутся, Зюзин совсем другим становится: кривляется, паясничает, анекдотами сыплет, словно из мешка. И где он их только отыскивает?

В подтверждение слов лейтенанта беседка взорвалась от хохота.

Дорохов встал и предложил:

— Пойдем туда, познакомимся с этой братией.

В беседке запели новую песню. Теперь уже можно было разобрать и слова:

«Централка, все ночи полные огня,

Централка, зачем сгубила ты меня?

Централка, я твой бессменный арестант,

Пропала юность и талант

В стенах твоих...

Опять по пятницам пойдут свидания

И слезы горькие моей жены...»

Песня звучала все громче и громче, оставался еще один куплет, а певцы вдруг замолкли: они увидели Дорохова и Козленкова.

— Ну, что же вы перестали? — усмехнулся Дорохов. — Пойте. Отличная песня, ей лет сто, а может быть, и больше, а сочинили ее знаете где?

В беседке возле стола сидело человек десять парней. Чуть в стороне, на отдельной скамье, расположились двое гитаристов и аккордеонист. При появлении незнакомого человека, которого сопровождал всем известный Козленков, кто-то убрал со стола стакан, кто-то прикрыл газетой закуску: хлеб, несколько помидоров и остатки селедки.

Ребята явно насторожились.

— Говорят, вы бойкие, отчаянные, а оказывается — вы и говорить-то стесняетесь. Подвинься, — попросил полковник крайнего из сидящих за столом, сел, оглядел всех, приподнял газету. — Не богато у вас.

Дорохов отщипнул немного хлеба, медленно разжевал.

— Ну, ладно. Молчите — значит, не знаете ничего об этой песне. Сам расскажу. В начале прошлого века в тайге, за Иркутском, построили для революционеров большую каторжную тюрьму и по имени царя Александра назвали ее Александровский централ. Много там погибло людей — хороших, настоящих, талантливых. Вот там и родилась эта горькая песня... Ну, что ж молчите? Хорош ваш клуб, ничего не скажешь. Тесновато, правда, да и крыша малость протекает. Ну, сейчас-то ничего, а зимой куда же?

Шустрый парень лет девятнадцати, тот, что спрятал стакан, объяснил, что осень и зима у них теплая, а крышу можно починить. Другой парень сказал, что иногда их пускают в общежитие, в Красный уголок. Но там строго, что хочется, не споешь, а в одиннадцать комендант тушит свет и всех разгоняет. «Что мы, деточки, что ли?» Парень презрительно сплюнул через плечо. Но было видно, что ребят все-таки волновала зимняя проблема.

За столом, напротив Дорохова, сидел молодой человек постарше. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:

— Вы полковник из МУРа?

— Не совсем так, — улыбнулся Александр Дмитриевич. Отвечая, он думал, что уж больно быстро распространилась весть о его приезде, и так ли случайно дошла она до беседки?

Рассматривая собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре.