Жертвы осени - Марина Крамер

– Напугал! Ты закончил уже?

– «Уже»! – передразнил он весело. – Да я минут д-двадцать за тобой н-наблюдаю. Нет, с-серьезно – что с-смотрела?

– Рома… я могу попросить тебя не передавать наш разговор папе?

Василиса, не выпуская планшет из рук, серьезно посмотрела на Васильева, и тот тоже стер с губ улыбку:

– А к-когда я ему п-передавал?

– Ну, я не про то… я на будущее, – смешалась Василиса. – Понимаешь… мне кажется, что он меня обманывает. Нет, ты не перебивай, выслушай! – предвосхитила она следующую реплику, и Роман сделал жест рукой, словно закрыл рот на «молнию». – Я сегодня с ним решила переговорить и попросить помощи. Вдруг у него есть кто-то в архиве УВД, кто мог бы мне дать возможность прочитать дело Вознесенского… А он так разозлился, аж кричал… ну, не совсем кричал, конечно, но очень жестко сказал: запрещаю, мол, тебе в этом копаться, представляешь? Он мне никогда ничего не запрещал, кроме прогулок в парке, ничего и никогда! А тут вдруг… – Она поежилась. – Знаешь, что еще странно? Я попыталась объяснить, что меня не Вознесенский вовсе интересует, а как он связан с Тиханевичем, его братом, пистолетом и фотороботом. А папа вдруг сказал, что такая фамилия в деле вообще не фигурировала. Откуда ему это знать? Он, выходит, видел дело? Или, что вероятнее, писал о нем и я ошибалась, когда думала, что такого не могло быть? А сейчас я смотрела репортаж Колесникова о ходе расследования – старый, почти двадцатилетней давности, – и вдруг вспомнила, как папа однажды сказал: мол, Колесников раньше не был таким, как сейчас. Откуда он мог знать, каким он был? Выходит, общался? Такое-то ведь точно могло быть – папа в то время уже был именитый, а Колесников этот только начал, сюда приехал за сенсацией – мог ведь обратиться, правда?

Роман слушал ее и мрачнел, это не укрылось от взгляда Васёны:

– Рома… а что у тебя с лицом? Только не говори… не говори, пожалуйста, что мне не надо влезать в это дело! Ты-то видел, сколько я уже сил и времени потратила!

– Д-да я не об этом… п-просто… если Вовка п-против, может, на самом д-деле не надо, а? К-как ты ему объяснять б-будешь?

– А почему я должна объяснять? – возмутилась Васёна, чувствуя, что единственный союзник, казавшийся ей надежным, похоже, начинает колебаться. – Он же не спрашивает моего мнения, когда улетает куда-то, где вообще-то стреляют? Он же не спрашивает, как я тут живу с мыслями о том, что его могут и… – Она не смогла произнести слово «убить», оно казалось ей слишком ужасным, чтобы выговаривать его вслух, да еще и применительно к собственному отцу.

– В-васёна, ты погоди… у-успокойся. – Роман подошел к креслу и сел перед ним на корточки, взял руку Василисы в свою. – Я не д-думаю, что Вовка х-хочет тебя ограничить в в-выборе…

– Ну конечно! – Она выдернула руку. – Конечно, какое же это ограничение, это просто прямой запрет! Ладно, не хочет помогать – не надо, сама справлюсь!

«Ну, ничем хорошим это не закончится, – вздохнул про себя Роман. – А уж если Васька что-то решила, ее с пути не собьешь. И мне придется ей помогать, потому что сама она наверняка куда-то вляпается. Не хочу, чтобы потом Вовка меня виноватым считал».

Город Вольск, наши дни

– Ты какая-то опрокинутая, – заметила Елена Фридриховна, когда они с Евой расставляли по полкам новые книги. – Что-то случилось?

Ева неопределенно мотнула головой. Конечно, соблазн поделиться страхами с Еленой Фридриховной был велик, но она не знала, как старушка отреагирует на одно только имя Вознесенского, поэтому молчала. Да и объяснять причину своего страха тоже не хотелось – Ева не говорила об этом с библиотекарем, объяснив той свои прошлые злоключения просто сильным стрессом, вспоминать о котором было до сих пор больно.

– Нет, это не сюда. – Елена Фридриховна мягко забрала из ее рук книгу и переставила на другую полку. – Ты точно хорошо себя чувствуешь?

– Да… все в порядке, просто у нас тут душно…

Елена Фридриховна внимательно посмотрела на нее, но ничего больше не спросила. Они разобрали все новинки, расставили на места, и Ева огляделась по сторонам, ища, чем бы еще занять руки до конца рабочего дня. Идти домой не хотелось совершенно: в последние дни даже собственная квартира перестала казаться безопасным местом. Умом Ева понимала, что возможное освобождение Вознесенского – дело не двух недель и даже не двух месяцев, это долгий процесс, который наверняка займет очень много времени, но ничего не могла поделать с собственным страхом. Ей казалось, что в любой момент, из-за любого угла, в любом из магазинов или на остановке вдруг появится Вознесенский – и она не сможет ни убежать, ни спрятаться.

Доводы Вадима ее не убеждали. Легко ему было говорить, ведь это не с ним случилось все это, не он провел в психиатрических лечебницах большую часть жизни. Он врач, а она потерпевшая, превратившаяся в пациентку. И этот груз никогда и никуда не исчезнет, как бы ни старался Резников.

Еве порой даже было жаль его: Вадим столько усилий прикладывал к тому, чтобы вернуть ее к нормальной жизни, но случалось какое-то событие – и все его труды шли прахом. Но она не могла не признать, что при помощи Вадима научилась, пусть и не всегда, справляться со своими страхами. И только то, что происходило – или еще не происходило – сейчас, никак не поддавалось контролю.

– Ева, ты протрешь дыру в подоконнике, – заметила Елена Фридриховна.

– Что? – не сразу поняла Ева, продолжая возить тряпкой туда-сюда, и пожилая библиотекарь мягко отняла у нее мокрый лоскут, бросила в ведро:

– Хватит, говорю, тереть, там и так все уже блестит. Да что с тобой сегодня?

Ева зажмурилась и замотала головой:

– Правда, все в порядке… С утра голова болела, а сейчас никак не могу ни на чем сосредоточиться…

– А что твой доктор об этом думает?

– А что – доктор? – не поняла она.

– Ну, ты ему рассказываешь о таких состояниях? Он ведь должен как-то тебе помогать.

– Ну почему сразу – должен… Он и так для меня сделал больше, чем вообще смог кто-то из его предшественников… Странно, – вдруг произнесла Ева, посмотрев на Елену Фридриховну и снова отвернувшись к окну. – Странно, а ведь я совершенно не помню лиц тех врачей, что были до Вадима. Они как будто слились у меня в одно расплывчатое пятно. Знаете,