Фридрих Незнанский - Игра по крупному

Грязнов знал о перенаселенности тюрем, но чтобы до такой степени...

—   Коля! — позвал он. — Коля Панкратов, ты здесь?

—   Да здесь он! — раздался чей-то робкий голос. — Вон лежит.

—   Ну-ка пропустите! — приказал Грязнов. — Кому говорю?

И пошел на них, глядя исподлобья.

Стоявшие развернулись боком, угрожающе хмурясь.

Коля Панкратов лежал на цементном полу, раскинув руки. Его голова была неестественно вывернута.

Грязнов склонился над ним, и тут же вокруг него сомкнулись обитатели камеры.

Им нельзя показывать, что я вынужден счи­таться с их численным превосходством, подумал Грязнов, ощупывая пульс у лежащего без созна­ния паренька. Коля Панкратов был избит так жестоко, что новые синяки и ссадины легли на старые.

Грязнов присел возле него на корточки, при­поднял его голову.

—   А ну не застите мне свет! — сказал он, взглянув на оставшегося в дверях, побелевшего от страха надзирателя. Проку от него было мало. В случае чего полагаться можно лишь на себя. Эти, ухмыляющиеся, только и ждут, когда ты проявишь слабость. Дрогнешь голосом или в не­решительности помедлишь.

Два-три лица славянской национальности — не в счет. Они здесь — сявки, их ждет то же самое, что и этого Панкратова, едва закроются двери камеры.

Преступники не имеют национальности, вспомнил он слова новоявленных либералов.

Сюда бы их. В эту камеру. Запереть на полчасика, а потом открыть. И спросить потом: так имеет или не имеет?

Грязнов остановил взгляд на самом молодом заключенном в новеньком тренировочном кос­тюме «Пума». Он с вызовом смотрел на появив­шегося начальника. Явно ждал, как и его братья по крови, вопроса: кто? И уже знал, что ответить. У него здесь, как он считает, все схвачено и куп­лено. В том числе и надзиратель, переминаю­щийся с ноги на ногу в дверях. Купим и тебя, казалось, говорили его глаза — наглые, без зрач­ков, как глаза инопланетянина.

— Статья? — спросил его Грязнов. — За что сидишь?

—   Не знаю, — ухмыльнулся тот. — Вот брат купит прокурора, тот скажет.

Остальные заржали. Грязнов поднялся, держа Панкратова на руках.

—    За что вы его? — спросил он, глядя на того, кто вступил с ним в разговор.

—    А чего вы меня спрашиваете? — удивился тот. — Я что, кому на хвост наступил? Я спал, понятно? Проснулся, когда он с верхней койки свалился.

—   И все тоже спали? — спросил Грязнов.

Он стоял в их окружении с Николаем на руках. Понимал, паренька нужно немедленно нести в санчасть. Но для этого надо было еще отсюда выбраться. Могут ведь вытолкнуть надзи­рателя, погасить свет и устроить темную, похле­ще той, что устроили Панкратову. И потом ска­жут на следствии: спали, ничего не видели, ниче­го не слышали. Гражданин полковник хотел под­нять упавшего Панкратова и сам упал.

—    Вы понимаете, что вас всех ждет, если вам пришьют групповуху? — спросил Грязнов, в упор глядя на все того же малого в дорогом спортив­ном костюме.

—   А что я сделал? — опять ухмыльнулся тот. — И вообще, буду отвечать только в присут­ствии своего прокурора.

Все заржали. Даже надзиратель в дверях ух­мыльнулся. Ему явно надоело ждать. Или това­рищ полковник хочет установить здесь, в отдель­но взятой камере Бутырки, свои законы? Раньше надо было чесаться...

—   Будет тебе прокурор, — негромко, глядя на него в упор, пообещал Грязнов и двинулся прямо на него, по-прежнему держа избитого паренька на руках. — И за изнасилование будет, и за из­биение...

—   Не-а, — мотнул головой «спортсмен», тем не менее уступая дорогу. — Ничего не будет. Меня брат скоро обменяет. На двух пленных. Он их в Чечне купил. Специально у себя держит. Что со мной будет, то и с ними.

И нагло посмотрел на Грязнова. Он был уве­рен в себе. У него были какие-то свои правила игры.

—   Там посмотрим... — кивнул Грязнов, выхо­дя вслед за надзирателем из камеры. Его трясло. Никогда он не подвергался подобному унижению со стороны преступников.

—    В санчасть! — сказал он надзирателю, пере­давая ему Панкратова. А что он мог еще сказать этому толстомордому полусонному малому, явно потворствующему заключенным?

Начальника тюрьмы на месте не было.

—    Еще не пришел? — спросил он у секретар­ши-

—   Пока нет. Обещал после обеда... — проле­петала она, глядя на сердитого милицейского полковника.

—    Тогда вызовите заместителя, — распоря­дился Грязнов. — И свяжитесь с канцелярией, мне нужно дело Николая Панкратова.

Появился Туреев, заместитель начальника тюрьмы.

 — Это вы, Вячеслав Иванович? Чем вы недо­вольны? Опять что-то нашли?

 — У вас и искать не надо, все на виду, только начальства не видно, — сказал Грязнов. — Поче­му это вы от меня прячетесь?

— Тогда прошу ко мне в кабинет, — пригла­сил Туреев, — а то здесь, в приемной, я уже как бы и не начальство.

Грязнов вошел вслед за ним в кабинет и, не желая того, звучно хлопнул дверью.

Хозяин кабинета поморщился.

 — Да что вы так хлопаете, Вячеслав Ивано­вич? Скоро двери придется менять от ваших хло­паний. А у нас на это денег нет. Нам бы заклю­ченных, дай Бог, вовремя накормить... Надзира­телям зарплату выдать, пока последние не разбе­жались.

 — Да что ты из меня слезу давишь? — махнул рукой Грязнов, садясь в кресло. — Вот ты тут сидишь, а что у вас в камерах творится, не зна­ешь.

— Знаю я, все знаю... — вздохнул Туреев и поднял глаза к потолку. — А что мы можем? Ну что? Преступность растет. Ловили бы вы помень­ше, мы бы дыхание перевели... Но это я так, в шутку. Что конкретно взволновало тебя на этот раз, дорогой Вячеслав Иванович?

Они давно знали друг друга, но дружеское «ты» так и не закрепилось. Разговаривали, как ляжет — то «ты», то «вы».

—   Что у вас творится в триста четырнадцатой камере, вы знаете? — спросил Грязнов.

—   А что творится?.. — Близоруко щурясь, Ту- реев полистал лежащие перед ним бумаги. — В рапортах ничего не отмечено. Все там нормально, со стороны заключенных жалоб Нет.

—    Значит, нет? — дернулся Грязнов, снова за­кипая. — Вот я только что там был, и там парня чуть не убили! Избили и, судя по всему, изнаси­ловали. Панкратова Николая. Я сам отправил его на руках надзирателя в вашу медсанчасть. Ты хоть знаешь, что вообще там творится?

—   Я знаю, что все камеры перенаселены, — ответил, повышая голос, Туреев. — Я знаю, что чем больше нам присылают заключенных, ожи­дающих окончания следствия и начала суда, тем меньше у нас остается надзирателей, которые просто бегут отсюда, и тем больше нас донимают адвокаты. Они жалуются на нарушения условий содержания заключенных. И вас, Вячеслав Ива­нович, в роли такого самозваного адвоката, при всем моем уважении, мне странно видеть.

И швырнул в сердцах карандаш на стол.

—    Гена, — негромко, сдерживая себя, сказал Грязнов. — Ты мне еще и про другое скажи. Про то, что следователи тянут резину, а суды не успе­вают рассматривать дела. Бог с ними. Это все известно. А вот почему в камере, которую я на­звал, содержатся сплошь кавказцы, которые тво­рят там расправу — это ты мне объясни. Их что, нельзя было равномерно распределить по разным камерам?

—   Удивляешь ты меня, Вячеслав Иванович, — вздохнул Туреев. — Ты что, газет не читаешь? Попробуй скажи такое нашим журналистам! Они вас по своей газетной полосе так размажут... Твои кавказцы — не кавказцы, а россияне.

—   Там, похоже, азербайджанцы, — сказал Грязнов. — Они терроризируют остальных.

—   Лиц славянской национальности? — на­смешливо спросил Туреев. — Так, что ли? Если я начну рассортировывать всех по этническому признаку, завтра же наши либеральные издания поднимут такой вой... Хотя никакой, казалось бы, дискриминации мы не допустим. Но им по­дозрительно! С чего вдруг мы разделяем таким образом заключенных... — Он потер лысеющую голову. — Ладно. Давай конкретно. Что, кто, как и почему. Я запишу ваши замечания и пожела­ния. И в ближайшее время, что сможем — испра­вим! А кто он вам, Вячеслав Иванович, этот Пан­кратов? Я это говорю не потому, что мы не про­ведем внутреннего расследования, которое, ска­жем прямо, неизвестно чем закончится, но все же, учитывая...