Криминальные гастроли - Алексей Макеев

Алексей Иванович. – Почему? Ведь я не смогу без театра. Я… Ведь я ничего больше не умею. А впрочем… – Сенечкин высоко поднял голову и сжал губы. – Впрочем, кому и зачем я это сейчас говорю? Вам, который ничего не смыслит в театре, в искусстве, который нанял на работу бесталанных, но готовых плясать под вашу с режиссером дудку людишек, а талантливых людей уволил за ненадобностью! Что ж… Я напишу заявление и передам его секретарю, – Алексей Иванович посмотрел в глаза худрука и встал. – Засим – откланиваюсь, – он прищелкнул каблуком о каблук, кивнул и, резко развернувшись, твердым военным шагом вышел из кабинета.

В приемной, как оказалось, его ждала супруга Алина, которая, волнуясь по поводу вызова мужа в кабинет начальника, взяла перерыв в репетиции и примчалась узнать, что послужило причиной приглашения к худруку. Она о чем-то тихо переговаривалась с секретарем Светланой Владимировной. Когда ее муж вышел из кабинета, обе женщины замолчали и выжидательно уставились на Алексея Ивановича. Тот был бледен, но по выражению лица нельзя было понять, какие именно эмоции его одолевают.

Секретарь молча протянула Сенечкину стакан воды, и тот, взяв его, залпом выпил. А потом все так же молча прошагал все тем же военным шагом к выходу из приемной. Алина и Светлана Владимировна встревоженно переглянулись, и жена кинулась следом за супругом.

– Алеша, подожди! – Алиночка Сергеевна, как уважительно и ласково звали ее все в театре, подбежала к мужу, остановила его, твердо положив на его плечо свою маленькую руку, и развернула лицом к себе. – Ну-ка выкладывай, что он там тебе наговорил?! – потребовала она.

Алексей Иванович знал, что спорить с супругой бесполезно. Пока она все с него не вытянет – не отстанет, а потому все, что произошло в кабинете начальника, рассказал ей в двух словах, что дословно звучало так:

– Меня уволили.

– Что?! – Алиночка Сергеевна сделала большие глаза, но потом вдруг нахмурилась и, резко повернувшись к мужу спиной, решительно направилась обратно в приемную. А вернее (Алексей Иванович прекрасно понял ее намерения), в кабинет худрука. Останавливать ее сейчас было бесполезно. Это было все равно, что попробовать остановить мчащийся на всей скорости электропоезд. Алексей Иванович отлично знал натуру своей супруги, а потому даже и не пытался ее остановить.

В их семье (к большому сожалению супругов – бездетной) Алина была лидером. И именно она всегда ставила точку в принятии семейных решений, хотя и принимали они их всегда совместно.

Алексей Иванович Сенечкин был строен и подтянут и выглядел со спины лет на тридцать пять, но лицо из-за частого накладывания грима прибавляло ему пяток лет, а потому в суммарном отношении потомственный актер театра «Серена» как раз подходил под свой метрический возраст – сорока семи лет.

Супруга же его – Алиночка – сохранила и в свои сорок пять стройность восемнадцатилетней барышни, и личиком была свежа, как майская роза. Что тому было виной – генетика или ежедневный косметический уход, – Алексея Ивановича не интересовало. Он любил бы свою супругу в любом виде, потому как смотрел на нее не просто глазами мужчины, а глазами любящего мужчины. А любовь, в понимании Сенечкина, простиралась куда как глубже внешнего вида жены.

Так как детей у них не было (Бог не дал, и они с этим решением Всевышнего смирились), то все свои силы и энергию Алексей и Алиночка направили на театр, отдаваясь творчеству со страстью юных Ромео и Джульетты. Даже дома все их разговоры были только о театре, о ролях, о новых постановках и о старых пьесах. Они не просто жили театром, они им дышали.

Поэтому когда Алина наконец-то вышла из приемной и подошла к мужу с глазами, полными слез, он понял все без слов. Она в знак ли протеста, или просто из солидарности решила тоже уйти из театра. Их мир катастрофически рушился, и у них после этой катастрофы оставались только они сами, их любовь друг к другу и к искусству.

– Он предлагал мне остаться и обещал денежные роли, – презрительно фыркнула Алиночка Сергеевна. – Бегать полуголой по сцене и декламировать монолог пушкинской Земфиры! Нет, ты представляешь?! – возмущенно вопросила она и, взяв мужа под руку, повела его к выходу из театра.

Супруги Сенечкины выходили из стен «Серены» с высоко поднятой головой и сопровождаемые сочувственными и тоскливыми взглядами своих товарищей по труппе. Сочувствуя Сенечкиным, актеры с тоской думали о своей судьбе и о судьбе своего театра. О том, что им придется мириться с новыми правилами, или же… Впрочем, это уже другая история.

1

Декан-правовед столичного университета Андрей Викторович Козырьков был на грани нервного срыва. Он сидел в своем кабинете и думал о причинах, по которым его любовница, прекрасная и молодая полячка Агнешка, стала избегать его общества. Конечно же, декану не полагалось иметь связь со студенткой, да еще и иностранкой, но Агнешка была так соблазнительно прекрасна и молода, что Андрей Викторович не устоял и превысил свои деканские полномочия в отношении этой студентки-второкурсницы. Если бы об этой связи узнали в деканате или, не дай бог, – жена декана, с которой он состоял в браке вот уже почти тридцать лет, то скандала ему не избежать. Впрочем, какой там скандал – развод! И с супругой при разводе нужно было бы делиться нажитым добром – и, скорее всего, его большей частью. А там и взрослые детки могли заявить о своей доле в состоянии отца. Козырьков давно подозревал, что и его сынок, и дочка только того и ждут, чтобы выпал удобный случай и они смогли запустить свои ручонки к нему в карман. А вернее, в его банковский счет.

Так что раскрывать свою связь с прекрасной панночкой декану-правоведу было невыгодно ни с какой стороны. «Может, оно и к лучшему, что Агнешка вдруг потеряла ко мне интерес? – приходили иногда к Андрею Викторовичу правильные мысли, но потом он сам же себя и одергивал: – Но как же я смогу тогда обходиться без этих лебединых ручек и без этих малиновых губок?! – в отчаянии вопрошал он себя и после этого думал уже не о жене и не о дележе совместно нажитого с ней добра (хотя, честно сказать, наживал это добро он один), а исключительно о ласках юной прекрасной полячки. – Я прямо как Андрий из «Тараса Бульбы», – усмехался Козырьков в уже седеющую профессорскую бородку. – Увлекся, как мальчишка. А что поделаешь? Страсть – она и умных деканов делает глупцами».

Думать-то таким образом Козырьков думал, но