Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов

собрав с трудом расползающиеся мысли, изобразить хотя бы первичный осмотр.

Итак, чистота и режущий глаз порядок. В сорокинской обители он бывал не раз, и нельзя было сказать, что капитан такой уж неряха. Однако всегда видно, когда прибирается мужик, скрипя зубами, и когда уют с любовью наводит женщина. Акимову, по крайней мере, видно, особенно в силу его нынешнего семейного положения. Занавески и тюль новые, подкрахмаленные, стекла сияют, вот эта скатерть – никогда он ее не видел, сам стол, старый, казенный, многими локтями выскобленный, прекрасно без нее использовали. Само собой, вот эта бутылка, она же ваза. К чему Сорокину шампанское? Да еще с шиповниками. (Сергей, любящий муж, в цветочном снабжении съевший собаку, удивился: откуда шиповник? Лично неоднократно и тщетно обшаривал всю округу в поисках этой прекрасной замены розам, но так и не нашел.)

Сама же Тамара… Ох и непросто смотреть на то, что недавно было хорошо знакомым тебе, да еще и лично симпатичным человеком. Сергей, собравшись с духом, держа руки на весу, чтобы ненароком не схватиться, пальцев не наляпать, осторожно принялся осматривать. Выглядела она как обычно, то есть безупречно: строгое белое лицо, покойно закрытые глаза, пышные черные с серебром волосы. Правда, не стянуты в обычный узел, а уложены в высокую красивую прическу с какими-то локонами, да так искусно, что почти и не растрепалась. Правда, на затылке какой-то след… но это пусть уж медик определяет.

Одета она уж очень прекрасно, платье незнакомое: изо дня в день она ходила в суконном, черном, поношенном, пусть и отглаженном, мастерски заштопанном, а тут какое-то красивое, по ее жизни щегольское. Пусть и темное, но не черное, не серое, а бордовое, винного цвета. И на ногах – не тапки, чуни или еще что, а настоящие домашние туфельки, да еще и каблучки не стоптаны.

– Сергей Палыч, вот тут записка на столе.

Придавленный необыкновенно чистой пепельницей, лежал несколько раз смятый и разглаженный листок, на котором чернильным карандашом было набросано несколько слов, некоторые из которых были перечеркнуты, точнее, с каким-то остервенением замараны.

– «Ухожу исключительно по собственному моему желанию, нет никаких сил терпеть Вашу подлость».

– А дальше?

– Дальше, Сергей Палыч, клякса. И оборвано.

– Ох-хо-хо, – Акимов тоскливо глянул в окно, не идет ли подмога? Нет, пока нет. – Ты ее руку знаешь. Она писала?

– Тамара, – признал парень.

«И главное, с большой буквы, «Вы», – соображал лейтенант. – Неужели же Николаичу адресовано? Быть не может. И все равно сквернее скверного…»

– Соседка, стало быть, тебя сюда направила.

– Сказала: поищи у одноглазого, глядишь, там наша молодая. И подморгнула эдак вот, – Колька изобразил нечто таинственно-сальное.

«Что за цирк ишачий, пароли-явки. Не наигрались в любовь по юности, что ни к чему хорошему не приводит: один в госпитале, а вторая… да-а-а-а, а ведь ловко как маскировались. Каково ему, сердечнику, будет услышать?»

– Где сам Сорокин? – поинтересовался Колька.

– В госпитале.

– Опять сердце?

– Оно.

– Как ему скажут, что она… вот это.

– Там церемониться не станут. Вколют люминала какого – и скажут. Дело серьезное – труп на твоей жилплощади, чего беречь и цацкаться…

Он не договорил: под окнами закашлялся, заперхал какой-то гроб на колесах, и первым из двери – которая то ли отвалилась, то ли открылась – выбрался Остапчук, за ним – незнакомый, молодой, судя по уверенным замашкам, старший группы, потом знакомый лейтенант – незаменимый ходячий справочник Волин, эксперт с чемоданчиком, врач, фотограф – все, можно перевести дух, приехали те, на которых реально спихнуть смерть Тамары.

Старший группы немедленно оправдал надежды: вошел орлом, по-хозяйски огляделся, едва глянув на Тамару, уселся за стол и твердой рукой начертал авторитетное заключение.

– «…покончила жизнь самоубийством через повешение», – повторил Волин и деликатно спросил: – Не рановато ли, товарищ капитан?

Тот высокомерно ответил:

– Нет, в самый раз. Время смерти вполне можно и без фельдшера определить…

– Неужто? – холодно поинтересовался вошедший медик. Капитан чуть смутился, но нашелся и продолжил:

– …если бы вас не было. Что скажете?

Осмотрев тело, медик предположил, что примерно часов восемь назад.

– Вот и я говорю! – подхватил капитан. – И незачем…

– …опергруппу по пустякам тревожить? – ехидно спросил Сергей.

Муровец, смерив его взглядом, безошибочно определил: этого вот можно спокойно игнорировать. И обратился к Остапчуку:

– Завтра вскроют и окончательно разъяснят. Пока же сами можете наблюдать картину типичную, чуть не с учебника: электропровод на крюке под потолком и на шее. Сходится?

– Так-то оно так, но… – снова попытался встрять Акимов и вновь безрезультатно.

– Кто проживает на жилплощади? – прервал капитан.

– Сорокин Николай Николаевич.

– Соседи есть?

– Я соседи, – оказалось, что компания пополнилась Машкиным.

Акимов недовольно подумал: «Вечно этому лешему больше всех надо. Зовут – не идет, не зовут – он тут как тут. И почему не на службе?»

– Кто таков? – спросил муровец.

– Путевой обходчик Машкин Иван Мироныч.

– Имеется кто-нибудь на вашей площади?

– Племянник мой Роман Сахаров, несовершеннолетний.

– Где были вчера вечером, сегодня утром?

– С утра я трудился, вот только пришел, как услышал, что стряслось, – доложил Мироныч. – Вчера же ввечеру ездил в дэка железнодорожников, в кино, на «Путь славы», очень хорошая картина. Лихая девчонка, машинист…

– А если покороче?

Акимов внутренне возликовал: заткнули Мироныча, теперь из него слова не вытянешь. Однако, на удивление, обходчик не обиделся, а мирно продолжил:

– Вчера я заходил к товарищу Сорокину…

– Вы не знали, что он в госпитале? – резче, чем следовало бы, спросил Сергей.

Тот поджал губы, глянул косо:

– Как не знать, знал. Потому и подумал: что за напасть, люстра горит? Но мне никто не отпер, я и подумал…

– Понял, – вновь прервал старший. – А ваш несовершеннолетний где пребывал вчера вечером?

– Да на танцах, дело молодое.

– Достаточно, – муровец обратился к Акимову: – Так-с, товарищ участковый…

– Следователь.

– Не важно. Где, вы говорите, пребывает сейчас товарищ Сорокин?

– В госпитале.

– Уловил. Кем ему гражданка… как потерпевшую звать?

– Газзаева Тамара Тенгизовна, – подсказал Колька.

– Спасибо. Ты кто такой?

– Свидетель, я ее… ну, обнаружил. Она у нас в ремесленном завстоловой, – начал докладывать парень. – Меня директор за ней послал…

– Ясно, – оборвал капитан. – Почему тут искал, а не по месту прописки?

Колька сухо изложил суть полученного задания и историю поисков. Муровец, на удивление, одобрил:

– Хвалю, товарищ. Действовали грамотно. Распишитесь тут и координаты свои оставьте.

Выяснилось, что, слушая вроде бы вполуха, выговаривая свои «понял-уловил – дальше», он исписал аж два листа убористым почерком и увенчал писанину подписью, длинной, прихотливой, со множеством закорючек.

– Есть что? – вполголоса спросил Акимов.

– На первый взгляд никаких повреждений, травм, исключая перелом палача[6], не