Особые обстоятельства - Инна Рудольфовна Чеп

просто и понятно," — решил сыщик и провалился в сон.

Или нет?

Ему снилась узкая комната. Свет луны, падающий в распахнутое окно. Злость и обида, заполнившие тело до краев.

Ему снился замерший в неподвижности город. Сонные дома, куклами разбросанные по кроватям люди. Зверь, бродивший по пустынным улицам. У зверя было человеческое лицо.

Оборотень? Таких уж лет сто никто не встречал.

Нет, нутро звериное у него не от волосатой шкуры. Человеческий разум привел его к зверству. Тонкий расчёт. Но в чем смысл его действий?

И есть ли он?

Маньяк? У жертв нет ничего общего. Или сыщики просто ещё не нашли эту связь?

Или его ведет цель? Какая? Чего он хочет?

Зверь шел по сонному городу. Зверь не злился на расследование: он не видел в нем угрозы. Кишка тонка. И у своих, и у приезжего. Но все равно где-то глубоко, за сердцем спрятался узелок беспокойства. Если за него потянуть…

А если и вправду, дёрнуть?

Тянется нитка, тянется, обвивает шею, заползает в уши, бередит душу. Тайное, сокрытое от самого себя, заполняет мысли.

А город спит. Почти. Кто-то смотрит в приоткрытое окно как в пропасть, в которую пора падать. Кто-то пишет тайную записку. Кто-то…

А это интересно.

Злость? Нет, другой оттенок.

Обида. И чувство бессилия. Это порождает отчаянье. Отчаяние же толкает людей на глупость. Если чуть ухватить хвостик тайных желаний…

О, как их много! Вот непристойные (на самом деле довольно невинные: дальше объятий и поцелуев воображение не идёт). Вот гнев, смешанный с вынужденной покорностью. Одиночество. Вина. Привязанность. Опять обида. Ах, как много этой обиды! А она всегда тянет за собой тонкую нить жажды мести. Или, если более красивыми словами — воздаяния. Боль. Боль соленая от слез и крови… Да, воздаяние тут не помешало бы.

Окна. Через них можно заглянуть в чужой дом. А можно в чужую душу.

Ещё окно. Чужие сны. Беспокойные, бессвязные, с нотками одиночества и горечи. Глаза… У человека — глаза, которые видят, и язык, который говорит, но не все решается только этим. Вина… Вина за смерть. Интересно…

Город спит и видит сны. Сладкие, печальные, полные боли или надежды. Пока город спит — вместе с ним спит и зло, и добро. Но каждое утро город просыпается…

* * *

Девушку рвало долго. Димитрий не видел в трупе ничего ужасного — просто мертвая плоть. Мертвеца давно отмыли, привели в порядок, да и тело, где были швы, не показывали, открыли только голову. Но помощница хранителя музея, дона Новь, все равно сначала побледнела, а потом выбежала на улицу, давясь рвотными позывами. Следом кинулась Цветана, суетливо мечущаяся в поисках полотенца.

Вито философски пожал плечами. Видимо, это означало: "Дамы, что с них взять?"

Что можно было взять с доны Новь, уже взяли: показания, что обнаруженный в заброшенном доме труп — это действительно ее начальник, нис Кисл, хранитель музея. Дальше ею пусть занимается Цветана.

— А поедем-ка, осмотрим места убийств, — решил Димитрий, выглядывая в окно, за которым хмурилось серыми тучами небо.

Сначала отправились на кладбище. Местные, как всегда, преувеличили: трава вокруг камня, на котором зарезали девушку, действительно пожухла, увял и мох на камне, однако кровь давно смыло дождем, и земля была самого обычного серого цвета. Место убийства совершенно не походило на нечто зловещее: тишина, зелень, покой. Лишь иногда, при взгляде на камень Димитрий ощущал… что же это… отголоски обиды на… предательство? У этой обиды особый вкус и оттенок. Горько-сладко-соленый. С привкусом металла. Кровь, смешанная со слезами и с надеждами-мечтами. Самое ужасное сочетание.

Так несчастная Арджа шла за мечтой? Какой? Кому она так поверила?

Димитрий втянул носом воздух, словно собака. Обошел камень. Залез в соседние кусты. Резюмировал:

— Традиция сжигать мертвых мне нравится больше. Тогда не было бы таких странных и безлюдных мест.

Вито жевал травинку с весьма благостным видом.

— Ну так сжигали в Темные века, тогда какой только нечисти-то не водилось! А теперь времена спокойные. — Он покосился на камень, с которого месяц назад сняли труп. — Ну, спокойнее, чем тогда.

Времена другие, а люди те же.

Нелюди тоже.

Откуда эта мысль про нелюдей?

И воспоминание про женщину с глазами цвета весенней травы?

Удивлённо приподнятые брови.

— Странный комплимент.

Заливистый смех, запрокинутая голова…

У нее мелкие ровные зубы, губы кораллового цвета, чуть вздернутый нос и родинка у правого уха.

И ещё морское имя, оседающее солью на губах…

Года идут, а люди те же.

Методы тоже те же.

У женщины рассечена щека. Кровь стекает вниз, капает на синее шерстяное платье. Она касается щеки пальцами, стирает пару капель. Рассматривает свою ладонь, потом медленно слизывает алую влагу.

— Кальция мало, — сообщает задумчиво. — Надо бы больше есть творога.

В этом есть что-то ирреалистичное — в этой картине. Она должна бояться. А…

Боится он?

— Хотя по мне, — продолжает задумчиво Вито, и Димитрий выныривает из воспоминаний, словно из омута, в котором чуть не захлебнулся, — тоже было бы лучше, коль сжигали бы. Так вернее. Не хочу, чтобы мой труп мог кому-то достаться.

Сыщик тряхнул головой, словно мокрый пёс.

— Тебе рано думать о смерти.

— О смерти думать никогда не рано, — возразил спокойно парень. — А что вы ищите?

— Символы, — Димитрий выпрямился. — Но, похоже, безрезультатно. Смыло.

Словно по команде на лицо обоим упало несколько капель.

— Сразу после происшествия что-нибудь было видно?

— Было, но немного.

— А много людей приходили смотреть?

Вито пожал плечами.

— Смотря откуда. А что, очень нужно?

— Думаю, нужно.

Паренёк замялся.

— Ну, эт… Я поспрашиваю. Среди… своих.

— Не побьют? — удивился Димитрий. — Ты же вроде теперь на другой стороне.

— Жрать захотят — не побьют, — ухмыльнулся Вито. Но было видно, что парень нервничает. — Да вы не бойтесь, я, как это зовётся, "поддерживаю отношения". Ну, там кое с кем. — Он смутился, потом опять криво улыбнулся, показательно тряхнул карман, в котором жиденько звякнули монеты. — Найду подход.

Сыщик не стал отговаривать своего негаданного помощника, но не глядя вынул из кошеля горсть монет разного номинала и сунул в руки парнишке.

— Много, — ахнул тот.

— Ну, есть всем хочется, — заметил Димитрий.

Голод… Резь в животе… Толстопузый доктор, сующий в дрожащую руку кусок пирога.

— Не могу пройти мимо, когда кто-то лежит без сознания. Но с тобой все ясно с одного взгляда. И это не болезнь.

Аромат лесных ягод.

Когда доктор уехал в другой город, он, кажется, плакал. Последнее угощение успело засохнуть и заплесневеть, а он все не решался