Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов

обстоятельство: документы внутренней отчетности, ксерокопии которых публиковал Шкура, были подлинными. Упомянутые в статье нарушения выявил не он, а аудиторы, которые, по запросу Анны, в течение нескольких месяцев осуществляли негласную внутреннюю проверку «Наружной рекламы». Их доклад Анна передала лично Норову, кроме них двоих его никто не видел.

Вопрос заключался в том, каким образом документы попали к Шкуре?

* * *

Гаврюшкин пришел к Норову прямо из армии, из ВДВ по чьей-то рекомендации. Двухметрового роста, худощавый, мускулистый, черноволосый и черноглазый, Гаврюшкин был очень красив, мужественной красотой, хотя его несколько портила угрюмость. На окружающих он смотрел подозрительно и враждебно, редко улыбался, и улыбка не шла ему, – получалась нервной и вымученной, будто приклеенной.

Как все в десантуре, Гаврюшкин был убежденным патриотом. Распад Союза был для него катастрофой и национальным позором; разрушение армии он переживал как личную трагедию; в демократию не верил ни минуты, Горбачева считал предателем и агентом Запада, и повторял, что Россию спасет лишь твердая рука. Впрочем, в этом он не был оригинален, – девяносто процентов российского населения в те годы вздыхало о Сталине, который, по народному мнению, один и мог навести порядок.

В личной охране Норова в разное время работало от шести до восьми парней, не считая начальника охраны и водителей. Норов взял и Гаврюшкина. К своим обязанностям тот относился истово, бросался выполнять любое поручение Норова, расстраивался, если что-то у него не получалось. Начальника охраны он беспрерывно одолевал требованиями усилить меры безопасности шефа.

Своим рвением он вызывал раздражение и насмешки других ребят, но их мнение его не волновало. Гаврюшкин считал их трусами, лентяями и жуликами, способными лишь откручивать на бензине, да нажираться в ресторанах до отвала за счет Норова. Он даже пробовал докладывать об их недостойном поведении Норову, но тот это пресек, – он не выносил доносов.

Был бы на месте Гаврюшкина кто-то другой, охранники давно разобрались бы с ним по-свойски, но связываться с Гаврюшкиным было накладно, – в армии он дважды выигрывал чемпионат Приволжского округа по единоборствам и мог отправить на длительное лечение любого.

К Норову Гаврюшкин относился с обожанием, несмотря на большую разницу в росте, копировал его движения и резкие жесты, повторял слова и выражения. Норов, например, не клал на стол мелкие предметы, вроде блокнота или телефона, а небрежно и ловко швырял их, заставляя катиться вдоль поверхности. Секретарша как-то по секрету со смехом поведала Норову, что Гаврюшкин стал поступать точно так же, причем, по ее словам, тот нарочно репетировал этот трюк, когда думал, что его не видят.

Норов, в свою очередь, испытывал к Гаврюшкину глубокую симпатию. Во-первых, тот был честен и искренен, а во-вторых, у него имелись идеалы. И пусть он, по мнению Норова, подчас заблуждался, но в отличие от подавляющего большинства окружающих, он думал не о том, чтобы набить карман или, во всяком случае, не только об этом. К тому же он был далеко не дурак, просто слишком категоричен, прямолинеен и упрям. Свою роль в отношении к нему Норова играло и то, что вырос Гаврюшкин тоже без отца, с матерью, пропадавшей на работе с утра до вечера.

Несмотря на железные кулаки и топорные суждения, душу Гаврюшкин имел ранимую и даже писал стихи, – по преимуществу патриотические и пафосные. В день рождения Норова он обязательно подносил ему длинный рифмованный панегирик, который с чувством оглашал в приемной, в присутствии секретарей и других охранников. Свое чтение Гаврюшкин предварял скромным объявлением: «Я – не Лермонтов, не Пушкин, я – простой поэт Гаврюшкин».

«Простого поэта» Норов устроил на заочное отделение в университет, на факультет менеджмента. На занятиях Гаврюшкин почти не появлялся, ему не хватало времени, но удовлетворительные оценки ему ставили, зная, кем и у кого он работает. Ректор университета не раз обращался к Норову с различными просьбами; от снижения коммунальных платежей до выделения квартир сотрудникам.

Когда в приемной Норова появилась Анна, высокая, худая, круглоглазая, нескладная и необычная, Гаврюшкин почувствовал в ней родственную душу и потянулся к ней. Его ухаживания Норов заметил и препятствовать им не стал; сам он в ту пору о близких отношениях с Анной даже не помышлял. Другое дело, что к романам сотрудников в своем непосредственном окружении Норов относился отрицательно, считая, что работе они мешают, а вот утечке служебной информации способствуют. Но ему нравились оба; хотя Анна была образованнее и умнее, они подходили друг другу; в их характерах было много общего. К тому же они стали бы очень красивой яркой парой, и мысленно Норов решил сделать исключение. Но этого не потребовалось,– Анна Гаврюшкина отшила.

* * *

Начальник охраны Норова подворовывал, к чему Норов до поры до времени заставлял себя относиться терпимо. Но когда тот, накопив деньжат, открыл рюмочную, а при ней, как водится, и ломбард, где опустившихся пьяниц за лишний стакан бесстыдно обирали до последней нитки, Норов счел, что это уже слишком, и начальника уволил, а на его место поставил Гаврюшкина.

Такое повышение подразумевало существенную прибавку к окладу и гарантируемую близость к начальственному телу; Гаврюшкину едва исполнилось двадцать пять лет, он был счастлив и принялся дрючить охрану с таким энтузиазмом, что Норову даже приходилось вмешиваться и заступаться за ребят.

Помимо этого Гаврюшкин, жаждавший социальной справедливости, одолевал Норова намеками, по его мнению, тонкими.

–Пал Саныч, – начинал он в машине, оборачиваясь к Норову с переднего сиденья.– Почему, по-вашему, у нас в Саратове, что ни глава районной администрации – то конченный жулик! Ведь в других городах такого нет! Вон, например, Лошкарев, с Ленинского района, где у нас офис, не то сорок, не то пятьдесят ларьков воткнул и на жену их оформил. Водкой в них торгует и куревом, притом круглосуточно! Нормально, да?! Мало ему, что у него два магазина, кафе и салон красоты! Да он с одного только крытого рынка, знаете, сколько имеет?!

–Не знаю,– отзывался Норов.– Пусть имеет.

На самом деле, у него давно чесались руки вышвырнуть из администрации этого самого Лошкарева, с беспримерной наглостью тащившего во все четыре стороны. Но Лошкарев был ставленником первого зама и исправно пополнял «черную» кассу мэрии ежемесячными взносами, отнюдь не малыми. Пополняли ее и все другие главы администраций, тоже воровавшие, но они постоянно жаловались на трудности и просили уменьшить сумму оброка, а Лошкарев не ныл и не просил, а потому пребывал в администрации на хорошем счету.

Из этих тайных наличных денег финансировались выборы, а также некоторые социальные проекты, на которые в муниципальном бюджете не