Последний грех - Роман Валериевич Волков

их в последнее время много появилось. Но в основном люди жалкие, деградирующие и на убийство неспособные. То есть не в основном даже, а все такие.

Святослав непроизвольно потянулся к своим шрамам, но на полпути осознал это непроизвольное движение и опустил руку.

– Ох, товарищи офицеры, – невесело произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. В памяти некстати всплыли детали его прошлого расследования, а затем дикая боль от пули снайпера. Соколов поморщился. Лицо его стало мрачным. – Это только начало. Будут и убийства, будут и зверства. Уж поверьте мне, бывшему жителю мегаполиса. Сразу нужно гадину раздавить, а то потом разрастется – и сама всех пожрет.

– Да не давится эта гадина! – излишне горячо воскликнул Раткин и, смутившись собственного порыва, тут же понизил голос: – Никак не давится.

Остальные закивали, поддерживая это невеселое мнение. Атмосфера в кабинете замначальника УВД стала совсем безрадостной. Соколов понял, что надо как-то поднимать боевой дух подчиненных, а то не ровен час они совсем руки опустят. В конце концов, надежда у них еще есть. Надо работать.

– Ладно, давайте к делу, – нарушил он тягостное молчание. – Если это заказное политическое убийство, то очень велик шанс висяка. Если это что-то другое, то шанс найти убийцу есть и он очень велик. Давайте дальше. Родственники, сослуживцы, друзья?

Снова ответил капитан Семичастный:

– Опросили всех, кого можно. Врагов не было. Отмечены неприязненные отношения с замглавой администрации Сковородько… – На секунду он замешкался, а затем закончил с досадой: – Ну, теперь он глава уже.

– А это значения не имеет, – спокойно возразил Святослав. – Глава – не глава, виновен – будет отвечать.

– Это вы опрометчиво, товарищ майор, – возразил Раткин, хмурясь. Из-за этого ранние морщины на лице сорокалетнего опера прорезались глубже и сделали его старше лет на десять. – У нас ведь Сибирь! Городской глава тут – царь и бог! Да и подозрения подозрениями, но ничего больше. Он вообще из города на неделю уезжал.

– Контакты у него были с криминальными группировками?

Тут кабинет наполнился невеселым смехом.

– Еще какие! – констатировал Семичастный, откашлявшись. – С Лосевым он каждый день в клубе этом лосевском отрывается, в «Алмазе», или в сауне по пятницам. Ну и от Тагирова подношения получает, это тоже вне сомнения. Потому мы никак наркопритон тагировский закрыть не можем – Сковородько на нас давит постоянно, говорит, что это дискриминация, что мы хотим этот этноцентр уничтожить, и все такое прочее.

Выступление коллеги подхватил Раткин:

– И Андрея Вадимыча он убедил, что не надо этого делать. Что не толерантно это! Вот как! Теперь даже, если что и найдем, все равно его свалить не удастся.

Все закивали с кислыми минами, но тут же перестали, когда майор обвел их суровым взглядом. Сдаваться он не собирался.

– Свалим, – уверенно заявил Соколов. – Свалим, ребятушки. Только найдите. Я уверен, что если это заказуха, то свалим так, что пыль до Москвы долетит.

Он снова обвел свою команду взглядом, стараясь передать им хоть малую толику своей решимости. Некоторые кивнули в ответ. Некоторые – нет. Но все-таки безнадега из глаз милиционеров понемногу уходила. Это хорошо.

Святослав с нажимом повторил:

– Только найдите. Агентуру подключите. Опросите всех участковых по поводу залетных. Особенно рецидивистов. Для такого убийства особой квалификации не нужно. Найдем, ребята. В первую очередь давайте все-таки на основной версии остановимся. Все про людей Лосева и Тагирова. Все: где были, что делали, что думали.

– Сковородько препятствует расследованию, – сказал Раткин, все еще сидящий мрачнее тучи. – Лосев – депутат, Тагиров – нацменьшинство.

– Завтра я с ним очень серьезно поговорю, и эти препоны отпадут. Это я вам обещаю, – твердо заявил майор и пристально посмотрел на подчиненного. Капитан поначалу стушевался, но потом, будто поверив начальнику, приосанился и стал выглядеть менее подавленным.

– Ну, все, пора заканчивать совещание, и так уже поздно, – подытожил Соколов. – Завтра жду вас в это же время. С результатами работы. Ответственный по людям Тагирова – капитан Раткин, по людям Лосева – капитан Семичастный. По наркоманам – капитан Сизов.

– Но… – начал Раткин и осекся, напоровшись на ледяной взгляд замначальника.

Тот буквально впился взглядом в глаза подчиненного и отчеканил:

– Товарищ капитан, повторить приказание?

Раткин стушевался и решил оставить свои возражения при себе:

– Есть завтра с результатами работы.

Святослав кивнул и, когда милиционеры потянулись на выход, наконец-то закурил.

Глава 14

Воздух вокруг наполнен криком, кричат заголовки газет, кричат ведущие на телевидении, захлебываясь пеной, кричат и грохочут стаканами на закопченных кухоньках, в подземельных темных кабаках. Тычут пальцами в бледное небо, выпучивают глаза… Да только не туда вы все смотрите! Не о том вы кричите! И от того крик ваш как воронье карканье, испуганное, бестолковое. Милиция роет и копает, ищет ответы, но только глубже зарывается в сырую грязь. Потому что и она слепа. И любой из вас слеп, потому что Господь не осеняет путь ваш своим сиянием.

Но я… Я вижу отблеск этого сияния, я как одноглазый, ведущий слепцов прочь от пропасти. Я направлю вас, я покажу, где копать, где искать истинного врага.

Вы обращаетесь на князей человеческих, на тех, в чьих руках власть и меч. На тех, кто смотрит на вас из слепых черных окон дорогих автомобилей. Вам кажется, что они правят вашей жизнью и на них нужно обратить свой взор. Но нет.

Я говорю вам: страшитесь больше всего оборотней и перевертышей, тех, кто при свете дня скрывается под овечьей шкурой, а внутри суть волки хищные, что в ночи рыщут, оскалив клыки в поисках невинной души на растерзание. Это их должно покарать первыми, на них должен обрушиться гнев праведный. Они самые страшные враги человеческие, и чтобы увидеть и заметить их, нужно, чтобы взгляд был способен проникнуть в самую душу, разглядеть там копошащихся гадов!

Я все вижу! Я смотрюсь в этот город, словно в зеркало, и все отражения в нем – мои. Я чувствую страх и беспомощность каждой жертвы, чувствую злость, бешенство и затаенный страх палачей. Упоение убийцы, обезьянью похоть насильника, бессильный гнев праведника, биение темной крови города, глубоко под промерзшей землей. Это и моя кровь тоже, я чувствую ее вкус, копошусь в ней бледным могильным червем, и я же взираю сам на себя сверху огромным, всеобъемлющим оком Господа…

Время мое на исходе. Мне все сложнее собирать себя воедино, удерживать силы, которые разрывают меня, тянут в разные стороны, сражаются внутри меня, потому что я сам собственная противоположность. Но прежде чем я перестану существовать, я