Чужая ноша - Марина Владимировна Крамер

— Он привык, — вздохнула Полина. — Дочь вроде тоже нормально относится, а сын… ну, он маленький еще, скучает.

— С мужем повезло вам, — буркнул Двигунов. — Другой бы доставал постоянно — почему не дома, да с кем в выходной на машине гоняешь.

— Нет, Лёва понимает… хотя вот сестра моя говорит точно как вы.

— Поменьше сестру слушайте. Раз мужик так себя ведет, значит, его устраивает все. Мы ж такие… чуть что не так — и никакие дети не удержат.

— Вы так говорите, как будто опыт был, — заметила Полина, знавшая, что капитан никогда не был женат и детей тоже не имел.

— А у меня отец так от матери ушел, — спокойно отозвался Двигунов. — Она хирургом работала, ее часто то среди ночи дергали, то из-за праздничного стола. Ну, он терпел-терпел, да и собрал вещички свои в портфель, сказал — в командировку, и с концами, больше мы его и не видели. Ну а я, имея пример перед глазами, сразу решил, что и пробовать не стану — с опером жить тоже склад характера нужен, зачем кому-то жизнь портить.

«Ну, теперь становится понятно, почему ты так к женщинам относишься, — подумала Полина про себя. — Просто на всякий случай, вдруг они все неверные и надеяться на них нельзя».

Покосившись в зеркало на снова задремавшего капитана, она набрала номер мужа и, когда Лев ответил, негромко произнесла:

— Ну, вы там как?

— Мы в порядке. Пообедали, Ванька спит, надо будить уже. Инка вернется — пойдем гулять. А ты что?

— А я, похоже, надолго, — призналась Полина, дотягиваясь до пачки сигарет. — Допрашивать надо, пока по горячему…

— О, все-таки поймали? — обрадовался муж.

— Ну, похоже, что так. Но теперь…

— Да понял я, понял, — перебил Лев. — Теперь будешь колоть, пока кто-то не признается, а это время. Ночевать-то придешь?

— Ночевать приду, ночью допрашивать нельзя.

— Ну, все, я понял, — повторил муж. — Ты хоть поела?

— Когда? — вздохнула Полина. — Ладно, Лёва, я подъехала, буду будить Двигунова, он на заднем сиденье спит.

— Ну, удачи, — рассмеялся Лев и сбросил звонок.

Полина докурила, чуть приоткрыв окно, и только после этого повернулась назад, высовываясь между сидений:

— Вадим Григорьевич, подъем, пора работать.

Анфиса

Открывать глаза было больно — как будто веки изнутри склеили, и теперь нужны огромные усилия, чтобы их разодрать.

Анфиса уставилась в потолок, пытаясь поймать в фокус длинную матовую лампу, но она вращалась, и от этого вращения еще и подкатывала тошнота. Снова зажмурившись, Анфиса полежала пару минут и попыталась опять открыть глаза. Вторая попытка оказалась более успешной, во всяком случае, лампа перестала вращаться. Несколько глубоких вдохов и выдохов отогнали тошноту, и Анфиса почувствовала, что почти пришла в норму. Огляделась вокруг, не совсем понимая, где находится, и только заметив две пустые кровати, заправленные белым бельем, дверь с наклейкой в виде душевой лейки и стоящую рядом с ее кроватью стойку капельницы, поняла, что лежит в больничной палате.

В голове сразу щелкнуло, рука машинально опустилась вниз и не обнаружила там того, что сопровождало ее вот уже семь месяцев. Сердце заколотилось, стало вдруг очень жарко, как будто ее окатили кипятком, Анфиса часто задышала, стараясь взять себя в руки и трезво разобраться в том, что произошло, но это никак ей не удавалось. Она начала задыхаться, попыталась сесть и случайно нажала кнопку вызова медсестры, находившуюся на раме кровати. Буквально через минуту в палату вбежала девушка в розовом сатиновом костюме и белых сабо:

— Что случилось? Вам плохо?

— Где… что… — выдавливала Анфиса между спазмами. — Что… с ребенком?..

— Анфиса Леонидовна, успокойтесь, пожалуйста, — быстро набирая у открытого шкафчика в шприц какой-то препарат, попросила медсестра. — Я сейчас вам укольчик сделаю и врача позову, она все расскажет, хорошо? А вы постарайтесь расслабиться, дайте препарату подействовать… вот так… — Она ловко ввела канюлю шприца в катетер, установленный в левом запястье Анфисы, и потихоньку начала надавливать на поршень.

Анфиса почувствовала, как ее тело расслабляется, дыхание выравнивается, а в голове начинает приятно шуметь. Она снова откинулась на подушку и закрыла глаза, а когда снова их открыла, увидела рядом на стуле мать.

Тамара Андреевна неотрывно смотрела в лицо дочери, и по ее щеке медленно ползла слезинка. Заметив, что Анфиса смотрит на нее, Тамара Андреевна легким жестом смахнула влагу и натянуто улыбнулась:

— Ну, как ты, Анфиса?

— Мама… что случилось? — хрипловато выдавила она, пытаясь взять мать за руку.

Тамара Андреевна уловила это движение, сама перехватила руку дочери и сжала:

— Все будет хорошо, все наладится… ты еще молодая, у тебя все впереди…

Эти слова снова как будто окатили Анфису горячей водой, вызвав самые страшные подозрения, подтвердить или опровергнуть которые почему-то никто не спешил, даже мать.

— Скажи честно…

— Что сказать, Анфиса?

— Скажи, что я… что я… потеряла… — Договорить помешал ком в горле.

Тамара Андреевна помолчала, потом набрала в грудь воздуха так, словно собиралась нырнуть, и выдохнула:

— Да, доченька… к сожалению, твой врач ошибся со сроком, ребенок оказался меньше, чем должен был, и его легкие не успели сформироваться до конца… мне очень жаль… держись, пожалуйста, ты ведь у нас сильная… все еще непременно будет.

— Это… это был… мальчик? — стараясь сдержать рыдания, спросила Анфиса.

— Да… доченька, не думай об этом сейчас, не надо. Ты полежишь здесь немного, отдохнешь, придешь в себя… а потом вы с Гришей сможете…

— А где Гриша? — перебила Анфиса. — Он знает?

— Да, к нему поехал папа.

— Ему можно сюда пройти?

— Конечно, если ты хочешь.

Она кивнула, почувствовав, что не может произнести больше ни слова, иначе просто разрыдается и уже не сможет остановиться.

— А с врачом поговорить ты не хочешь? — осторожно спросила Тамара Андреевна, по-прежнему сжимая руку дочери, и Анфиса отрицательно потрясла головой. — Я поняла… как скажешь, это можно сделать и позже. Ты отдохни, я посижу с тобой.

Гриша не пришел к ней ни вечером, ни на следующий день. Телефон тоже молчал, Анфиса пыталась пару раз позвонить, но мобильный мужа был выключен. Все это только усугубляло состояние Анфисы — она все сильнее испытывала вину за произошедшее, а молчание Гриши словно служило ей наказанием.

«Он ведь просил меня уйти с работы, — думала Анфиса, глядя в противоположную стену. — Он хотел, чтобы я сидела до родов дома и занималась только собой и ребенком. Я ведь могла прислушаться, ну, что мне стоило? В конце концов, мои пациенты получили других врачей, а я… а я потеряла своего сына.