Убийство на Острове-тюрьме - Ши Чэнь

одиночестве разглядывал морской пейзаж, но вскоре у меня закружилась голова. Вернувшись в каюту, я откинулся на спинку стула. У меня свело живот. Я догадывался, что это приступ морской болезни. Когда ко мне зашел Чэнь Цзюэ и увидел, в каком я нахожусь состоянии, он участливо спросил:

– Что-то ты сильно бледный. Тебя не тошнит?

– Не-не, голова немного кружится, только и всего.

Я бросил взгляд на окно. Цвет неба стал меняться от светлого к темному, все как будто посерело. Над черными водами моря клубились бесчисленные грозовые тучи. Они сближались, наползали одна на другую и, казалось, тянули небосвод вниз.

– Грядет буря. – Чэнь Цзюэ тоже подметил изменения погоды.

– Нам еще не поздно вернуться, – сказал я.

– Что ты сказал?

– Чэнь Цзюэ, у меня плохое предчувствие… На этот раз все не так.

– Да с чего ты взял?

– Остров населен опасными умалишенными! Они куда страшнее рядовых убийц, потому что у них мозги не в порядке! Что, если они устроят побег?

– Больница хорошо охраняется.

– А если они убьют охранников?

Чэнь Цзюэ похлопал меня по плечу и прошептал:

– Это просто очередное дело. Мы быстро раскроем его, а затем вернемся в Шанхай. Не переживай, все будет хорошо.

Он редко так меня утешал, поэтому я больше ничего не сказал.

Время на пароме текло медленно. У меня кружилась голова. Я смотрел на настенные часы, желая протянуть руку и пальцем сдвинуть минутную стрелку дальше по циферблату. Шумел двигатель, за бортом клокотали волны. Я все еще думал о том, что сказал Чэнь Цзюэ. Я не из трусливых, но всегда боялся сумасшедших. Это был потаенный, тщательно скрываемый мной страх.

Когда я был маленьким, через дорогу от меня жил психически больной мужчина.

Много воды утекло, я уже и имени его вспомнить не могу. Помню только, что он постоянно шатался туда-сюда по переулку. Малышня его боялась. Он был очень высоким и крепким. Никто не осмеливался что-то ему сделать или даже сказать. И поэтому он разговаривал сам с собой. Питался и одевался он на помойке. Пил дождевую воду или из колодца. Он был одинок. Взрослые говорили, что в юности он был очень смышленым, мог бы добиться всего на свете. Но однажды у него был сильнейший жар. Врачи сказали, что от такой высокой температуры его мозг буквально расплавился; он стал нести околесицу и сошел с ума.

Однажды в переулке стало появляться очень много дохлых кошек. Все твердили, что это сделал он, тот сумасшедший.

Зачем сумасшедшему убивать кошек? Не надо искать повода, просто возложите ответственность на него, и дело с концом. В результате жители ближайших домов объединились и решили прогнать его с территории. Они осыпали его бранью и даже поколотили. По-моему, он не сделал ничего дурного, ничего, что могло бы навредить людям. Он просто жил в своем маленьком мирке и то смеялся, то плакал. Но когда другие люди решили вторгнуться в его жизнь, он дал отпор.

Говорили, что он проломил голову деду Хуану из девятнадцатого дома.

Череп старика разбился как кокос, и из него на асфальт хлынули склизкие мозги вперемешку с алой кровью.

Сказали, что дед Хуан частенько устраивал потасовки с сумасшедшим, и он же первый предложил его изгнать.

– Рядом с нами живет безумец, спать по ночам невозможно! Надо прогнать его, а если это не поможет, вызвать полицию! Пусть арестуют его, – сказал как-то дед Хуан сквозь стиснутые зубы.

В глазах старика и других жителей сумасшедший был чужаком.

В тот же вечер его забрала полиция. Я видел, как его уводили. Он был очень спокойным, не говорил ни слова, только шел по дороге той же нетвердой походкой, словно в любое время он мог споткнуться и упасть.

После этого дня я больше никогда его не видел.

* * *

– Хань Цзинь, гляди, мы приехали, – раздался голос Чэнь Цзюэ.

Я насилу открыл глаза и выпрямился.

Через окно было видно, как на горизонте появился острый угол, похожий на вершину острова. Уже стемнело, но я все-таки мог кое-как разглядеть его. Через некоторое время нижняя часть острова тоже постепенно открылась нашему взору. Береговая линия выглядела так, будто начинающий художник небрежно набросал ее углем, широкими и протяженными мазками. Огромные волны бились о скалистые утесы, а ветер сердито завывал и кружил брызги волн в воздухе. Постепенно мы смогли разглядеть здания на острове, и перед нами возникли очертания гигантского сооружения. С открытым ртом я глядел, как над ним зловеще клубились черные тучи. Все говорило о том, что вот-вот разразится ужасная буря.

– Пойдем посмотрим поближе, – предложил Чэнь Цзюэ.

Я не стал отказываться. Захватив с собой пальто, я проследовал за ним на палубу.

При взгляде отсюда аура Острова-тюрьмы становилась еще более величественной. В центре бескрайнего моря возвышался темный одинокий остров. Вилообразный мыс напоминал ухмылку дьявола. Его залитая кровью пасть с острыми зубами словно была готова сожрать нас в любую минуту. Пейзаж прямо из фильма ужасов, само воплощение ада. Я слишком долго смотрел на него и теперь чувствовал себя подавленно.

Полвека назад в этом море на свет явился ужасный собрат Алькатраса!

– Когда прибудем на остров, связь пропадет, – сказал Чэнь Цзюэ.

Снова быть отрезанными от мира? Я подумал: именно этой ситуации я боюсь больше всего. После Обсидианового особняка я стал испытывать небывалое отвращение к подобного рода замкнутым пространствам.

Чэнь Цзюэ, похоже, прочитал мои мысли и добавил:

– Раз уж это больница, у них наверняка есть оборудование для связи. Не дрейфь, сюрпризов Обсидианового особняка тут не будет.

Я надеялся, что мои опасения беспочвенны.

По мере приближения к острову течение становилось все сильнее, и паром, набрав скорость, помчался к берегу. Одна сторона острова представляла собой обрывистый утес, к которому невозможно было причалить. Лодка обогнула остров с другой стороны и поплыла к пирсу. И вода, и остров были черны, как ночь, а в воздухе кружили вороны, такие же черные. Внезапное чувство страха застало меня врасплох.

– Птицы, приносящие несчастья! – сказал я.

Вороны, кажется, услышали мои слова и закаркали на меня.

– Не любишь ворон?

– Кому могут нравиться такие отвратительные птицы? Вороны всегда считались символом невезения.

– На самом деле в доциньский период[12] вороны имели двойной статус – птиц и счастья, и несчастья, – и только после династий Тан и Сун[13] к воронам стали относиться как к птицам несчастья. Во времена династии Хань Дун Чжуншу в «Обильной росе летописи Чуньцю»[14] приводит цитату из «Шуцзин»[15]: «Когда династия