Роль жертвы - Топильская Елена Валентиновна

Почему-то меня грызла тревога, и связана она была с Буровым.

Утро субботы я встретила в отвратительном расположении духа. Голова так и продолжала болеть, глаза просто не открывались, но и спать не спалось. Нудность во всем теле не давала удобно устроиться в постели и поваляться в законный выходной. Кряхтя и охая, я поднялась и потащилась на кухню. Там сидел Сашка, за накрытым к завтраку столом, перед включенным, без звука, телевизором. Увидев меня, он встрепенулся и потянулся ко мне с утренним поцелуем. Никакого удовольствия я от этого не испытала. Усевшись за стол, я стала лениво припоминать, насколько давно мы спали в одной постели не как усталые коллеги, вернувшиеся с поля боя, а как любовники. Получался какой-то неправдоподобно большой срок.

Причем я не понимала, хочет Сашка этого или не хочет. С одной стороны, если он не проявляет своего желания и спокойно устраивается на соседней подушке безо всяких грязных домогательств... А с другой стороны, уж если он меня не хочет — ехал бы к себе домой или спал бы в постели другой женщины. Глядя на его чертовски обаятельную физиономию, я не могу поверить в то, что ко мне он приходит ночевать только из-за того, что больше никому не нужен.

— Между прочим, — сказала я мерзким голосом, — я читала в газете, что после двух лет воздержания потенция уже не восстанавливается.

Сашка недоверчиво хихикнул.

— Смейся, смейся, — продолжила я, — скоро будет не до смеха.

Стеценко хихикнул громче, подошел ко мне сзади и недвусмысленно собрался продемонстрировать, что двух лет еще не прошло. Я его грубо отпихнула, но не тут-то было. После демонстрации возможностей выяснилось, что чай совсем остыл, а хлеб обветрился. Я не преминула высказать по этому поводу претензии в таком тоне, как будто несвежий хлеб вынули не из моей же собственной хлебницы на моей родной кухне, а подали в пятизвездочном отеле, да еще и таракан обнаружился в этом хлебе. Стеценко выдержал претензии, а главное, их тон, со стоическим спокойствием, и, более того, с неизменной улыбкой, что, на мой взгляд, является бесспорным свидетельством глубины его нежных чувств ко мне. Другой бы без особых угрызений запустил в меня чайником.

Без аппетита позавтракав и отметив, что Стеценко уходить не торопится, я не утерпела, схватила телефон и набрала номер кабинета оперуполномоченного Бурова. Кабинет не отвечал. Я перезвонила в дежурную часть и спросила, где Буров, прикинувшись, что он мне страшно нужен. Дежурный лениво ответил, что Буров с утра пораньше усвистал по делам. Интересно, куда, подумала я, положив трубку. И по каким делам, какие у новенького опера здесь неотложные дела, позвольте узнать? И без того пакостное настроение усугубилось еще больше.

Сашка тем временем убрал со стола и помыл посуду. И предложил сопровождать меня по магазинам, поискать вместе подарок Гошке. Идти никуда не хотелось, но сидеть в четырех стенах было невыносимо, и я согласилась.

На улице мне полегчало. Я даже стала улыбаться. Обойдя несколько магазинов, мы купили ребенку плейер, зашли в бистро и выпили по бокалу белого вина, так что жизнь постепенно налаживалась.

На обратном пути, раз уж он по чистой случайности пролегал мимо РУВД, я заскочила в дежурную часть и поинтересовалась, не прорезался ли Буров. Дежурка заверила, что как ушел утром, так они его и не видели. Да мало ли, дело молодое. А и правда, подумала я, мало ли, где Буров гуляет в выходной. Поэтому, перестав интересоваться местонахождением Бурова, я попросила оперативного дежурного связаться с главком — а вдруг они что-то установили по поводу вчерашнего звонка в квартиру Климановой.

Сегодня, видимо, день с утра не задался, и настроение у всех было не ахти.

Во всяком случае, наш районный оперативный дежурный битый час потратил на объяснения, чего же нам, собственно, надо. Вчерашняя смена отдежурила и ушла домой, как водится, не передав ничего следующей смене. Ну ладно, в понедельник я из вас душу вытрясу, мстительно подумала я, и, подхватив Сашку, гордо вышла из РУВД.

А на улице я опустила плечи и понуро побрела, волоча ноги по сухому асфальту. Настроение опять испортилось. Некстати я подумала о том, что Сашка провел со мной целую ночь и целый день, что в последнее время бывает совсем не часто, но при этом ни словом не обмолвился, желает ли он восстановления со мной прежних отношений, ведения совместного хозяйства и т. п. Ведь знает, что я ненавижу неопределенность, мне нужно обязательно поставить все точки над «и»; однако ведет себя так, как будто все само собой разумеется. А на самом деле ничего не разумеется.

Я брела и думала о том, что сейчас дойду до дома и лягу спать. А если Сашка, проводив меня до квартиры, как бы автоматически попытается остаться у меня, со всей решимостью пресеку эту попытку, вежливо, но твердо объясню, что у него есть своя квартира, а мы с ним не находимся ни в каких отношениях, дающих основания спать в одной постели.

— Зайдем? — Сашка показывал мне на витрину маленького симпатичного кафе, мимо которого я сто раз проходила, возвращаясь из РУВД в прокуратуру, но в котором ни разу не была. И я снова поддалась на провокацию, хотя ни пить, ни есть не хотела.

Мы зашли и сели за столик в углу. Здесь было миленько, свечки на столах и живые цветы. И цены не шокировали.

Заказав по какому-то проходному салатику и по свежевыжатому морковному соку, который, к моему восторгу, обнаружился в меню — я его с детства обожаю, раньше мама мне каждое утро выжимала по стакану, еще на ручной терке, потому что электрическая соковыжималка тогда была экзотикой, — мы посмотрели друг другу в глаза, и Сашка спросил:

— Зачем тебе Буров?

Я удивилась.

— Это ревность?

— Ну что ты. Просто ты целый день его домогаешься. С утра звонила, сейчас аж на работу к нему притащилась... Он тебе так понравился?

Я недоверчиво посмотрела на Сашку — уж больно нехарактерно для него было такое мелкособственничество; но увидела, что он, как всегда, ерничает.

— А что уж, мне понравиться никто не может? Ты думаешь, что на тебе свет клином сошелся?

— Упаси Господь. Просто хотелось бы отдать тебя в хорошие руки. А не невесть кому.

— Почему же невесть кому? Оперативник, не бандит, хорош собой, неглуп, возраста не пенсионного. Чего тебе еще?

— Хотелось бы знать семейное положение.

— А какая разница? Как говорит Регина, жена не стена, можно и отодвинуть.

— А ты не задумывалась, зачем это он во цвете лет вдруг так кардинально сменил место жительства и место работы?

— А что тут такого? Повысили.

— Какое ж «повысили»? Пришел на ту же должность — старшего оперуполномоченного.

— Мало ли...

— Значит, были причины валить из сельской местности. А вдруг он страшный коррупционер или, того хуже, маньяк несексуальный? Там накрошил людей и решил отсидеться в Питере. А?

— Какой ты, Саша, остроумный. А еще есть к Бурову претензии?

— У него жилплощади нет.

— У меня есть.

— Злоупотребляет.

— Вот уж нет. Главное — не сколько мужчина пьет, а как себя после этого чувствует. А ты же видел — он был вполне адекватен.

— А как насчет характера? Вдруг неуживчивый?

Я вымученно улыбнулась, а сама подумала: «Более уживчивого, чем ты, я в жизни не видела, а вот поди ж ты — не ужились мы с тобой».

— Ладно, — Сашка вдруг съехал с темы. — Что это мы все о нем?

Мое сердце замерло, потом стукнуло не в ритм. Логично было бы услышать после этого «давай поговорим о нас»... Но если бы с Сашкой было так просто...

Так что я услышала совсем другое продолжение.

— Давай лучше о вчерашнем трупе.

— Давай, — согласилась я, про себя скрипнув зубами.

— Как ты думаешь, зачем она так накрасилась перед тем, как слопать полкило димедрола?

Я задумалась; саму-то меня это не удивило, просто я подбирала слова, чтобы объяснить это Сашке.

— Дело в том, что она — актриса. У нее профессия такая — не быть, а казаться.