Андрей Воробьев - Дело о продаже Петербурга

— Ты что, ДП не боишься? — недобро осведомился начгуб, видимо, ожидая от арестованного немедленного покаяния и должной прыти.

— Честно говоря, не боюсь, — скромно ответил Нертов. — Все равно придет взводный и заберет меня на учения. Куда комдив без охраны денется?

— Спорим, что не поедешь?.. Трое суток дополнительного ареста!

— Есть трое суток! — обрадовался Алексей.

К вечеру его вызвали в кабинет начгуба. По дороге часовой успел шепнуть: мол, приходил твой старлей, изорался, потом коньяк предлагал, а начгуб уперся и к фигам его собачьим. Представляешь, говорит: «Кру-угом! Ша-агом марш!.. А не то сам рядом сядешь, салага».

Добравшись до кабинета, Нертов окончательно решил, что начальник гауптвахты — мужик нормальный, а потому больше выпендриваться не стоит. И действительно, начгуб, отослав сопровождающего, разрешил Алексею устроиться на стуле, после чего поинтересовался, не специально ли сержант напросился на ДП? Нертов опустил голову: «Специально».

Видимо, взводный сильно допек не только сержанта, но и начгуба, а потому последний спросил, сколько времени Нертов намерен еще сидеть и что он умеет делать кроме как охранять комдива. Алексей, заметивший обшарпанные плакаты на стенах кабинета, впервые за армейскую жизнь признался, что может рисовать и работать плакатным пером.

Вообще-то, художникам всегда жилось на службе неплохо, но Алексей, прозанимавшийся по настоянию отца еще в школе рисованием, считал непорядочным орудовать кистью, пока товарищи убирают дерьмо в каком-нибудь наряде. Сейчас же ситуация была другая. До «дембеля» оставалось полгода, а что касается комдива — пусть его умник-взводный и опекает.

В результате две недели Нертов занимался только писанием-рисованием, свободно уходил с «губы» на почту за письмами и в «чепок» — солдатский магазин, а затем вышел сытый, выспавшийся и довольный. На прощание начгуб предупредил, чтобы сержант в ближайшее время ему на глаза не попадался:

— У меня, понимаешь, проверка на носу. Увижу — не сдержусь, еще на пару недель рисовать посажу. А ведь тебе, небось, еще дембельский альбом доделывать надо? — и чему-то улыбаясь, пошагал в сторону камер.

После окончания юрфака, во время службы в военной прокуратуре, Нертов насмотрелся на множество разных гауптвахт, похожих одна на другую как близнецы-братья. Правда, посещал он эти заведения отнюдь не в качестве «губаря», а либо для допросов подследственных, либо проверяя соблюдение правил содержания арестованных…

Теперь же Алексей снова оказался под замком. Скоро должно было минуть сорок восемь часов с момента его водворения в ИВС. Это значило, что или прокурор дает санкцию на арест, а подозреваемому предъявляется обвинение, или уже через несколько часов он выйдет на свободу.

Казалось, все, что милиция могла отработать, она сделала. А может, и больше: даже мужичонка, бестолково, но усиленно интересовавшийся записной книжкой московского бизнесмена, давно вышел из камеры и, очевидно, отчитался перед своими «работодателями».

«Кстати, интересно, перед кем? — подумалось Нертову. — Ведь про эту книжку я никому не рассказывал. Значит, существует еще один перекрасившийся оперок, столующийся у бандитов, убивших Раскова и мучивших Юрия Александровича. Впрочем, горе-“барабан” сдуру назвал фамилию опера, за которым якобы сидел. Вот с ним-то и поработаем при случае…».

Заскрежетал ключ в дверях. Пожилой милицейский сержант принес скудный ужин. Алексей поблагодарил и, заметив в кармане милиционера газету, попросил, ее почитать. Тот, проворчав, что, дескать, делать арестованным больше нечего, как развлекаться, все-таки газету дал: «Помни мою доброту. В “Крестах” не начитаешься».

Кое-как проглотив жидкую похлебку, Нертов развернул газету. Это оказался сегодняшний выпуск «Питерских новостей». Алексей начал просматривать их с последней страницы. Он сразу же пролистнул рубрику «Дом мод», которой почему-то в последнее время редакция все чаще дразнила своих нищих читателей, наискосок пробежал скрыторекламный репортаж о бесподобном отдыхе одного из руководителей газеты в Египте и содранную с информационных каналов полосу международных сплетен. Надеясь оставить самое интересное — городские новости — напоследок, Нертов несколько дольше задержался на очередной разоблачительной статье некого Гутмана.

Эта фамилия была знакома. Впервые Алексей обратил на нее внимание, начав отрабатывать связи журналистов Бананова и Щучкина, некогда писавших заказные пасквили против «Транскросса».

Тогда юриста через знакомых «подвели» к представителю некоего сообщества. Представитель в доверительной беседе назвал несколько фамилий «журов», с которыми «можно иметь дело». Одним из них и был Бананов.

«Хороший писака, — хмыкнул Представитель, — но с ним накладка вышла. Его “ивченковские” не вовремя перекупили. Всякого компромата понадавали, а он и расписался. Жаль, в редакции вовремя сообразили, шеф там с юристом шибко ушлые, а то бы имели мы теперь еще одну газетенку карманную».

На недоуменный вопрос Нертова, причем здесь «карманная газетенка», собеседник покровительственно разъяснил, что прибрать к рукам прессу можно несколькими способами. Один из них — воспользоваться ошибками журналиста. «Сливаешь какому-нибудь самонадеянному придурку кучу “компромата”, он строчит свои вирши. А обиженные граждане — в суд: “Пожалуйте опровержение. И еще денежки за страдания тяжкие, за вред моральный”. А денежки-то эти редакции взять негде. Вот и приходиться им самим отдаваться. Неужели не слышал никогда?»

К сожалению, о подобных вещах Нертову слышать приходилось. Несколько лет назад одна молодежная газета примерно таким образом несколько номеров подряд восхваляла чудо-ювелиров, да еще и денег им кучу задолжала. А вопрос-то, казалось, был мелочевый. Ну, назвали, одного из ювелиров преступником — кто ж тот номер помнит? Ан нет, обиженный гражданин бросился в суд, заявил, что его опозорили на всю страну («Я же несудимый!»). И вот результат: газета, изваляв себя в грязи, тихо захирела, уже никогда впредь не смея писать на «острые» темы…

А снова кого-то разоблачал, самодовольно заявляя при том, как тщательно он выверяет все факты, как бережно работает с документами… Нертов, «отрабатывая» тогда этого писаку, точно установил, что все его статьи в обязательном порядке проходят через юротдел газеты, безжалостно правятся и нередко возвращаются у на переработку как некондиционные. Что же касается документов, то, по мнению редакционного юриста, журналист может «смотреть в книгу, а видеть фигу», то есть описывать напечатанное даже в официальных бумагах с точностью до наоборот.

«Впрочем, чего я на него вдруг взъелся? — подумал Нертов. — Ну, отрабатывает свои деньги как умеет, удовлетворяет себя любимого. Подумаешь, комплекс Наполеона, ничего особенного…».

Он, наконец, добрался до первой полосы газеты и сразу же натолкнулся глазами на заголовок: «Взрыв по дороге на кладбище».

«Опять очередные “разборки”», — решил Алексей, нехотя начав проглядывать статью. Однако, прочитав первые строчки, он вдруг напрягся и, уже ничего не замечая вокруг, начал вновь и вновь перечитывать заметку, потом, отбросив газету в сторону, застонал и упал ничком на нары…

Аркадий Викторович Латышев перешел в городскую прокуратуру из района менее месяца назад и потому чувствовал себя несколько напряженно — будь ты хоть семи пядей во лбу, новый коллектив, новая работа все равно будут «притираться» с тобой в лучшем случае полгода. Тем не менее ни один из посетителей нового «важняка» не имел повода усомниться, что хозяин кабинета чувствует себя здесь, как рыба в воде. И уж, тем паче, не мог это сделать очередной визитер — оперуполномоченный уголовного розыска одного из райотделов милиции Филипп Игнатьевич Санькин, «приданный» Латышеву для работы по раскрытию убийства гражданки Климовой, ее охранника и сына.

Филиппа Игнатьевича по имени-отчеству звали разве что подследственные, да и то нечасто, ибо он обычно требовал от них обращения, которое считал официальным: «гражданин следователь». Действительно, до недавних пор Санькин трудился именно в этой должности. Но потом начальство ему намекнуло, что лучше бы он освободил ее по-хорошему, перейдя в ОУР или в участковые. Впрочем, «намекнуло» — слишком мягко сказано — просто поставили перед дилеммой: или — или. Санькину хватило ума согласиться на первое предложение.

В своей неудавшейся карьере он винил не свое инженерное образование (мало ли сегодня в милиции трудится бывших инженеров?), а происки недоброжелателей, всяких начальских блатняков. До сих пор Санькин с дрожью вспоминал недавнюю выволочку в инспекции по личному составу, которую он получил после допроса гражданина Нертова.