Гражданин - Валерий Латышев

свою независимость. Кстати сказать, при активной помощи Советов. И многие страны стали получать эту независимость. Вот и в Тоголенде в пятьдесят шестом году жители провели референдум и Того стала автономной республикой в составе Франции. Западная часть, управляемая Британией получила независимость в пятьдесят седьмом в составе Ганы. В пятьдесят восьмом Франция предоставила Того статус республики, но при этом оставила за собой право контролировать вопросы обороны, внешних связей и финансов. Но какая уж тут независимость, когда твой кошелек фактически принадлежит не тебе? Тут получился вроде бы как родительский контроль, когда у ребенка есть карманные деньги, но он не может их тратить без разрешения опекуна. А опекун, то есть Париж, может и не дать своего соизволения.

Абрамс с интересом слушал захватывающий рассказ советника, сдобренный значительным количество фактов и дат, приправленный его личными рассуждениями и анализами событий и выводящий слушателя на новую ступень осознания истории развития государственности страны, в которой он находился в настоящее время. Его совершенно не интересовали раньше ни история Того, ни уровень жизни ее населения, ни взаимоотношения народа с властью, ни власти со всем остальным миром, как, впрочем, и всех остальных стран черного континента — он просто служил, делал свою работу, выполнял свои обязанности так, как требовали этого Уставы. А после службы смотрел по телевизору фильмы или так же, как и его подчиненные, гулял по городу, наслаждаясь его особенным очарованием. Да что там говорить — многие до сих пор уверены, что Африка — это такая вся заросшая пальмами страна где-то на юге, в которой негры едят кокосы и бананы, и где пасутся слоны и львы. Но лекция Дугласа неожиданно пробудила в лейтенанте живой интерес к тому, что происходит вокруг:

— Так, в конце концов, стала эта страна независимой или нет?

Советник довольно улыбнулся, увидев результат своей просветительской работы — приятно осознавать, что твоя лекция не растворилась в воздухе, а оставила какой-то след в сознании слушателя:

— Да, стала. В шестидесятом году после референдума Того провозгласила независимость и встала на демократический путь развития. Но до сих пор поддерживает тесные связи с Францией.

— Но ведь сейчас у власти Эйадема? И вы же сами сказали, что он захватил власть? Какой уж тут демократический путь развития?

— Да, это так. В шестьдесят седьмом Гнассингбе Эйадема устроил военный переворот, не первый, кстати сказать, в этой стране, и объявил себя президентом.

— А сколько их вообще было?

— Кого? — не сразу поняв, чем интересуется Абрамс, вопросом на вопрос ответил советник.

— Да не кого, а чего. Вы сказали, сэр, что это был не первый переворот.

— Ах, вот ты о чем, — Дуглас вылил из бутылки остатки воды в стаканы и не торопясь прошел к холодильнику. — Да ты пей, не стесняйся, тут с водой проблем нет.

Абрамс последовал указанию своего старшего товарища и, с наслаждением ощущая, как пощипывают горло пузырьки газа, мелкими глотками стал пить приятно освежающую минералку.

— Эйадема участвовал и в первом перевороте, во время которого убили первого демократически избранного президента Сильвануса Олимпио. И этот первый переворот в Того был еще и первым из всех переворотов в странах Африки, получивших независимость! — советник многозначительно поднял вверх палец, давая понять Абрамсу, что это событие стало спусковым механизмом для череды государственных переворотов на всем континенте.

— А из-за чего же произошел переворот? — поинтересовался лейтенант.

— Из-за политики Олимпио, уводящей Тоголезию из-под контроля Франции, — ответил Дуглас.

— Так что же он такого сделал, этот Олимпио?

— Ну например, предложил французской компании, добывающей фосфаты, передать двадцать процентов своих акций республике. Добился такого баланса бюджета, когда об иностранных займах и речь перестала идти. И начал готовить реформу по отказу от франка и введению своей валюты, курс которой был бы привязан к немецкой марке. Можно сказать, что он был таким совершенно независимым политиком, контролировать которого, а, тем более управлять им, было абсолютно невозможно.

— И его решили убрать, — сделал вывод Абрамс.

— Верно, мешающего африканской политике де Голля непокорного Олимпио, образно даже можно выразиться, кормчего, направившего свой корабль подальше от берегов Франции к манящим его Соединенным Штатам, Западной Германии и Британии, Париж решил заменить чрезвычайно лояльным к себе оппозиционером Грюницким.

— А это что за персонаж? — удивленный такой фамилией, столь нетипичной для африканцев, спросил лейтенант.

— А это был преданный Франции политик. Сразу после того, как Париж предоставил Того автономию, он создал первую политическую партию и утверждал, что молодая республика должна тесно дружить с Францией.

— А почему у него фамилия такая?

— Потому, что его матерью была дочь одного из африканский вождей, а отцом — немецкий офицер.

— Разве так бывает? — в очередной раз удивился Абрамс. — Чтобы немец с негритянкой?

Дуглас улыбнулся:

— Бывает, почему бы и нет? У Олимпио, например, папа был бразилец. Ты не забывай, что теорию расовой чистоты нацисты стали проповедовать после прихода к власти Гитлера. А Николас Грюницкий родился в девятьсот тринадцатом. Его отец, поляк по происхождению, служил в германской армии, вышел в отставку и уехал в Тоголенд, который был тогда, если помнишь, немецкой колонией.

— Но тогда, если у него корни немецкие, он должен к Германии тянуться? — ещё больше стал запутываться в хитросплетениях событий Абрамс.

— Твоя ошибка в том, что ты не сопоставляешь события и даты. Этому не учат в школе. Отдельно изучают, даже не изучают, а проходят, я бы даже сказал, пробегают, например, Древнюю Грецию и Древний Рим, совершенно не обращая внимания на то, что развитие Рима связано с расцветом Греции. Забыл, что восточный Тоголенд стал колонией Франции? К тому же его отец умер незадолго до начала войны. Грюницкого воспитали в почитании всего французского, он и учился во Франции, а потом вернулся на родину.

— И сразу занялся политикой? — блеснул свой проницательностью лейтенант.

— Нет. В политику его втянул уже известный тебе Сильванус Олимпио, который женился на его сестре.

— Как все переплетено! — воскликнул Абрамс. — Я не удивлюсь, если и Эйадема окажется их родственником!

— Нет, — усмехнувшись, ответил Дуглас, — Эйадема совершенно другого поля ягода и родней им не приходится.

— Ну и слава богу, — только и нашел, что ответить на это известие Абрамс. — А вы же сказали, что он оппозиционер? Как так получилось?

— Молодец, заметил, — одобрительно изрёк советник. — Грюницкий разошелся с Олимпио во взглядах на отношения с Францией. И чем дальше Олимпио продвигал свою повестку дня, тем больше их пути расходились, и наконец, Грюницкий, после того, как Олимпио получил всю полноту власти и начал избавляться от оппозиции, сбежал в Гану, где находились его родственники.

— Интересно, как это у него в другой стране родственники находились? — в очередной раз, потеряв ниточку, связывающую события и даты, спросил