Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

Несмотря на попытки нормализовать ситуацию, он не мог не задуматься над тем, что ему надеть. Он переодевался несчетное количество раз, прежде чем остановился на выборе, который казался классическим, неподвластным времени, более изысканным, чем обычная одежда, но все же достаточно повседневным, не слишком нарядным: брюки зауженного кроя Brunello Cucinelli, темно-синяя льняная рубашка на пуговицах от Armoury, венецианские плетеные туфли Frye карамельного цвета. Это был достойный апгрейд, неплохой вариант для свидания (которым эта встреча не является, напомнил он себе).

Ранее тем вечером он стоял перед зеркалом в полный рост, оценивающе разглядывая собственное отражение. Он решил, что за годы, прошедшие с их первой романтической встречи, он скорее приобрел во внешности, чем потерял; в лице появился некий осязаемый трагический оттенок, романтически контрастирующий с его подтянутой и безукоризненной фигурой. Он молча восхищался собой.

У Мэгс на этот вечер были планы, она договорилась с подружками пошататься по барам до рассвета, но, проходя мимо их спальни по пути к выходу, остановилась, просунула голову в дверной проем и застукала его на месте преступления.

– Ты так нарядился для ужина с Кеннетом? – уточнила она, приподняв одну бровь.

Он вздрогнул при звуке ее голоса, заставил себя казаться непринужденным.

– Ты же знаешь Кеннета и его высокомерие. Я отчаянно хочу произвести впечатление.

Она печально улыбнулась и прислонилась головой к деревянной раме.

– Вы хорошо выглядите, доктор Гэбриэл, – тихо произнесла она. И прежде, чем он смог выдавить из себя ответ, отстранилась и исчезла в коридоре.

У Джоны скрутило живот. Тот факт, что она решила не оспаривать его слабую ложь, с учетом недавней неопределенности, оставил у него на языке едкий привкус. Ему пришла в голову нелепая мысль сорвать с себя весь ансамбль и снова принять душ, просто чтобы отмыться дочиста.

«В восемнадцать лет наши убеждения – холмы, с которых мы смотрим, – мысленно повторял он про себя, – в сорок пять – пещеры, в которых мы прячемся».

Ему было всего лишь тридцать пять, и все же с каждым последующим часом Джона обнаруживал, что жертвует принципами, на которых строил самооценку, зарываясь все глубже и глубже в собственную бесконечную пещеру лицемерия. Его нечистая совесть из-за размытых границ противоречивых ролей в жизни Лилы делала правду слишком болезненно ясной: независимо от того, что произойдет у него с Лилой в этот вечер, он знал, что в его намерения не входит хранить верность Мэгги.

Лила, с другой стороны, по-прежнему олицетворяла собой прямо противоположное: ибо в ней душа и дух были едины. Джоне казалось, что чистота ее намерений и неподдельная доброта исходят изнутри, светясь на великолепии ее кожи. Всю жизнь он испытывал неутолимую романтическую тягу к красоте, по-кантовски воспринимая ее как символ нравственного блага…

…Красота – это постоянно нарастающий шум: нежность в голосе Лилы, старая песня по ночам, неистово несущаяся по жизни, как водопад… наполовину ритм, наполовину темнота. Красота великого искусства, красота любой радости… более всего красота женщин…

…Но когда Джона в последний раз вгляделся в отражение, надеясь усовершенствовать свой образ, даже ругая себя за предательство, которое мог совершить в ту же ночь, он с горечью осознал, что такая конгруэнтность вводила в заблуждение, даже была откровенной ложью. Ибо даже если бы красоту можно было рассматривать как символ морали, она никоим образом не указывала бы на наличие морали как таковой. Все, что Джоне нужно было сделать, это посмотреться в зеркало, чтобы увидеть, что на самом деле все может быть как раз наоборот.

Он стряхнул с себя эти навязчивые размышления и ускорил шаг, пробежав мимо уже закрывшегося «Уилсона». За стеклом, словно город-призрак в миниатюре, деревянные стулья были перевернуты на столы, их заостренные ножки, казалось, замерли в состоянии трупного окоченения. Верхний свет был погашен, пол чисто подметен. Единственное свидетельство жизни: все та же одинокая подвесная лампа, горящая низко и покачивающаяся, как это всегда таинственным образом происходило.

Он свернул направо на Вашингтон, затем замедлил шаг, повернув налево на крошечную, укромную улочку. Идя по узкой, вымощенной булыжником дорожке, он не мог не задаться вопросом, почему Лила выбрала квартиру здесь, всего в нескольких шагах от их с Куртом дома. Это противоречило здравому смыслу; находясь так близко друг к другу, их пути наверняка пересеклись бы, и Курту не составило бы никакого труда обнаружить ее убежище. Но, возможно, перевернуть ее жизнь с ног на голову казалось вероятным только маленькими шажками, ее паника была настолько всепоглощающей, что затуманивала процесс принятия решений…

Это действительно была одна из самых трудных частей его работы, тем не менее Джона знал, что как ее терапевт он был морально обязан позволить Лиле совершать собственные ошибки – даже такие серьезные, как эта. И хотя, конечно, ему было бы больно просто стоять в стороне и наблюдать, он знал, что воздержание от суждений – вопрос бесконечной надежды. Он утешал себя мыслью, что будет рядом, чтобы поддержать Лилу сейчас, когда она перейдет на другую сторону.

Дойдя до нужного адреса, он остановился, на этот раз проявив особую осторожность, чтобы убедиться в его правильности. Это была не квартира, а дом – фактически, гостевой домик – с гаражом и… он напрягся, глядя вверх: собственной террасой. Такое место, как это, наверняка стоит целое состояние, но, с другой стороны, почему Лила Крейн должна соглашаться на меньшее? Это, безусловно, имело больше эстетического смысла, чем первое серое, невзрачное место назначения – многоквартирный дом казался прибежищем для новоявленных финансистов, у которых еще не развился вкус и которых заботил только статус почтового индекса. Но это? Это была воплощенная романтика, такое место, которое представляется в мечтах, когда вы произносите – pied-à-terre[29].

Он проверил телефон. «Опоздал всего на двадцать две минуты», – подумал он. Да уж, отличный способ заставить ее чувствовать себя непринужденно, старина, как будто она действительно в надежных, умелых руках! Пот, словно конденсат, выступил на поверхности его кожи, воздух был теплым и тяжелым. Джона схватился за рубашку, несколько раз безуспешно оттянул ее. Он смахнул пот со лба и верхней губы, затем пробрался мимо густых зарослей плюща, закрывавших вход. Он вытащил ключ из кармана, поколебался. Должен ли он постучать? Он уже сильно опаздывал и отправил сообщение о расчетном времени прибытия, кроме того, Лила дала ему ключ, потому что хотела, чтобы он им воспользовался, не так ли? Джона облизнул губы, вставил ключ в замок, повернул.