Трупы Большого театра - Алексей Валентинович Митрофанов

в Большом, — проговорил Степанов. — Мне показалось, что Галина Томская, уже когда выходили на поклоны, почувствовала себя плохо. Она, кажется, покачнулась, ее подхватили под руки...

— Да, Томская была не в форме, — признал Байков. — Ей и вправду стало нехорошо...

Степанов покраснел. Вот оно что! На самом деле Томская пела плохо! «А нам-то с Машкой представлялось, будто она поет великолепно! Эх, дремучие мы!..»

После Байкова в кабинет вошла Елена Ланина, главный бухгалтер. Она тотчас расплакалась и принялась сморкаться в кружевной платочек:

— Я же в отпуске была... Меня специально вызвали!.. Бедная Галочка!.. Я столько для нее сделала! Это ведь благодаря мне ее взяли в Большой! А она... Если бы вы знали, сколько я от нее вытерпела! Придирки, скандалы!..

— Ну а кто, по-вашему, мог?..

— Кто мог? Да это Настька ее угробила!

— Какая Настька?

— Величаева Анастасия Макаровна! — Елена Ланина поджала губы.

— То есть вы хотите сказать...

— Да, да!.. — Ланина тотчас угадала, о чем желает спросить следователь. — Конечно, теперь все партии Галины перейдут к Величаевой!

Что ж, повод для устранения соперницы вполне достаточный!

— И что, — осторожно начал Степанов, — во всех театрах так, как у вас?

— Ой, не говорите, везде крысятник!

— Но не везде же убивают за роли.

С этим отчаянным утверждением Ланина охотно согласилась. Прощалась она со следователем тепло:

— И если я вам понадоблюсь, не стесняйтесь, вызывайте в любое время.

После главного бухгалтера перед Степановым предстал главный режиссер театра Артемий Ефимович Царедворский. Он при ближайшем рассмотрении оказался суматошным старикашкой. Его седая голова то и дело подергивалась.

Царедворский с опаской поглядывал на Степанова, явно ожидая какого-нибудь коварного вопроса. Но следователь спрашивал о гастролях, об особенностях начисления зарплаты членам труппы. Эти вопросы вовсе не казались главному режиссеру коварными. Он даже разговорился, отвечал охотно и, кажется, откровенно. Однако знал на удивление мало. В особенности когда речь заходила об оплате гастрольных поездок. Впрочем, деньги — ясное дело! — не могли не интересовать его. Он также рассказал, что Молочкова и Томская часто ссорились...

— Да, вот еще! Молочкова часто ссорилась и с певицей Грушевой.

Но интересный разговор о ссорах певиц и балерин так и не состоялся. Ужасные крики в коридоре заставили беседующих выскочить из кабинета. Произошло несчастье. Из старого здания в административный корпус путь пролегал через подвальное помещение, где под потолком были укреплены ремонтные балки. Одна из них сорвалась и упала прямо на директора Скромного. Теперь он распластался на полу. Срочно вызвали «неотложку».

Степанов осмотрел место происшествия. Над балками находился строительный помост. Человек, из-за действий которого и рухнуло бревно, вполне мог притаиться там. Но гадать не стоило. И Степанов срочно вызвал бригаду криминалистов. Бригада оказалась на выезде. Надо было ждать.

Сцена одиннадцатая

Скромного несли на носилках в машину «неотложки». Его белая холеная рука свесилась вниз и слабо покачивалась. Губы несчастного директора дрожали. Казалось, он силился что-то прошептать, но только хрипел.

Кто-то тронул следователя за плечо. Степанов оглянулся. Рядом с ним стоял молодой человек, помощник врача Грубера.

— Я тут прибежал... — начал молодой медик. — У нас в поликлинике уже все знают! Нам позвонили... А вообще-то я хотел бы поговорить с вами! — вдруг выпалил он.

— Но я вызвал людей, сейчас приедет криминальная бригада, — возразил Степанов. Ему внезапно почудилось, будто кто-то пристально взглянул на него, посмотрел со спины. Степанов обернулся. Позади курил охранник, тот самый, который передал ему кассеты. Да, именно тот.

Следователь вернулся к директорскому кабинету. У двери взволнованно расхаживал главный дирижер Борис Семенович Грибаков. Он мерил паркет быстрыми шагами, заложив руки за спину. Неподалеку замерли у окна Грушева и Молочкова, поглядывая то на Грибакова, то на Степанова. Молочкова кокетливо покачала головой, всем своим видом желая показать, что ей некогда!

Степанов пропустил Грибакова в кабинет и прикрыл за собой дверь. Первый вопрос, заданный им дирижеру, касался именно Грушевой и Молочковой.

— Как эти красавицы ладят друг с другом?

— Они терпеть друг друга не могут, — коротко и ясно ответил Грибаков.

— Но сейчас они так мирно беседуют.

— Это одна видимость. На самом деле они постоянно грызутся между собой.

— Что же они не поделили?

— Не «что», а «кого». Такой человек у нас только один, — Грибаков выразительно поднял глаза.

— Вы сказали об отношениях Молочковой и Грушевой, что их мирное общение — одна лишь видимость. И много у вас в театре таких видимостей?

— В театре все — одна лишь видимость, — категорично заявил дирижер. — Театр — это же сумасшедший дом. Теперь вот хотя бы Скромный вне игры. И хорошо, что ему балкой по башке попало.

— Вы немного жестоки.

— Вовсе нет. Помните эти строки: «Вакансии как раз открыты. Иных уж нет, другие перебиты»? — Грибаков хлопнул ладонью по столу. — Наш театр застоялся, как добрый конь. Театру, как свежий воздух, необходимы перемены. И теперь, когда не будет Скромного и Томской, эти перемены наконец-то произойдут.

— Можно я задам вам откровенный вопрос?

— Конечно.

— Вам эти предстоящие перемены выгодны?

— Эти перемены выгодны искусству. Вы посмотрите, что сейчас делается с той же «Снегурочкой», к примеру. Опера поставлена, как во времена Островского и Римского-Корсакова. И в то же время опера безнадежно искалечена. Нет, так нельзя.

— А вы, я вижу, революционер.

— Да, не стану скрывать, я искренне хотел устранения Томской и Скромного. Но ведь за желания пока еще не сажают. И вот свершилось. Тиранов нет. Мы свободны.

— И многие думают, как вы?

— Догадайтесь.

— Наверно, многие.

— Вы правы. Вот еще бы Царедворского убрать.

— А чем же вам не угодил Артемий Ефимович?

— Знаете, некоторыми людьми возможно управлять через женщин, а вот другими — через мужчин. И, к сожалению, таких становится все больше.

— Не понимаю.

— Ну, одни мужчины любят женщин, а другие — мужчин.

— А-а...

— Ну да.

— А как вы предполагаете, кто займет место Скромного?

— Или я, или Царедворский. А может быть, еще кто-нибудь. Ведь существуют Попечительский совет, Кремль, Союз театральных деятелей. Есть кому заниматься Большим театром. А Царедворский вам ничего не говорил?

— Что вы имеете в виду?

— Вы же «Снегурочку» слушали? —Да.

— Молочкову заметили?

— Конечно. Она Весну танцевала.

— И вы находите это естественным?

— Что именно?

— То, что Молочкова танцует Весну.

Степанов припомнил свой разговор с Машей в фойе.

— Представьте себе, я знаю, что обычно Весна не танцует, а поет.

— Мало того. Весна обязательно должна петь. Она ведь