Дело № 113 - Эмиль Габорио

Ознакомительный фрагмент

мест. В пятьдесят восьмом году она поступила уже в качестве бонны к одному торговцу веерами в пассаже Шуазель. В конце этого года девица Шокарель поступила на службу к госпоже Нюнэ и отправилась с нею в Лиссабон. Сколько времени она оставалась в Португалии и что там делала? Об этом у меня сведений нет. Наконец в шестьдесят первом она снова появилась в Париже, но тотчас же и была посажена на три месяца в тюрьму. Свое имя – Нина Жипси – она действительно привезла с собой из Португалии.

– Но я вас уверяю… – хотел было возразить Проспер.

– Да, я понимаю, – продолжал следователь, – что эта история гораздо менее романтична, чем та, которую она рассказала вам сама. Ну-с, по выходе Пальмиры Шокарель, или так называемой Жипси, из тюрьмы мы теряем ее из вида, и находим ее вновь только через полгода пристроившейся к некоему приказчику Кальдасу, который пленился ее красотой и устроил ей меблированную квартиру недалеко от Бастилии. Она жила с ним и носила его имя до тех пор, пока не сошлась с вами. Слышали ли вы когда-нибудь об этом Кальдасе?

– Ни разу в жизни…

– Этот несчастный был так в нее влюблен, что, когда она бросила его, сошел с ума от печали. А это был человек полный энергии, неоднократно клявшийся при всех, что убьет того, кто у него ее похитит. Можно полагать, что с тех пор он уже покончил самоубийством. По уходе девицы Шокарель он распродал обстановку и скрылся неизвестно куда. Несмотря на все усилия, найти его не удалось. Вот женщина, с которой вы живете и ради которой вы совершили воровство!..

Партижан ожидал, что Проспер, задетый за живое, издаст крик отчаяния. Однако же тот молчал. Из всего того, что сказал ему следователь, в его голове засело только имя этого несчастного приказчика Кальдаса, покончившего самоубийством.

– Итак, – настаивал Партижан, – вы признаете, что эта женщина погубила вас?

– Я не могу признать этого, – отвечал Проспер, – потому что это не так.

– Тем не менее она была причиной больших издержек с вашей стороны. Вот смотрите. – Он вытащил из дела счет. – За один только минувший декабрь вы уплатили за нее портному Клопену: за два туалета для прогулки – девятьсот франков, за платье для вечеров – семьсот франков, за домино из кружев – четыреста франков…

– Все это я уплатил вполне добровольно, свободно, без всякого понуждения с ее стороны.

Партижан пожал плечами.

– Вы идете против очевидного факта, – сказал он. – Неужели вы станете отрицать, что ради этой девушки вы изменили даже свои привычки и перестали бывать у вашего патрона?

– Это не из-за нее, уверяю вас.

– Тогда почему же вы так сразу, вдруг, порвали отношения с домом, где, казалось, у вас был роман с молодой девушкой, рука которой вам была уже почти обещана? Мне рассказал об этом господин Фовель, да и сами вы писали об этом своему отцу…

– Я имею на это основания, о которых не могу сообщить, – отвечал Проспер дрожащим голосом.

– Значит, вас отстранила сама Мадлена? – продолжал следователь.

Проспер молчал. Он был, видимо, взволнован.

– Говорите же! – настаивал Партижан. – Должен вас предупредить, что именно эта подробность имеет очень серьезное значение в вашем процессе.

– Я буду молчать, даже если бы от этого погиб!

– Ну, берегитесь! С юстицией не шутят!

Партижан помолчал. Он ожидал ответа, но его не последовало.

– Вы упорствуете? – продолжал Партижан. – Отлично! По вашим словам, за последний год вы издержали пятьдесят тысяч франков. По нашим сведениям – семьдесят тысяч. Но возьмем вашу цифру. Ваши ресурсы пришли к концу, ваш кредит исчерпан, продолжать такую жизнь, какую вы вели, не на что. Что вы предполагали делать дальше?

– Я не думал об этом, – отвечал Проспер. – Я руководствовался правилом «живи, пока живется», а потом…

– А потом можно приняться и за кассу?

– Э, милостивый государь, – воскликнул Проспер. – Если бы я был виновен, разве бы я сейчас был здесь? Разве бы я вернулся снова к кассе? Я предпочел бы убежать…

Партижан усмехнулся.

– Поезд идет скоро, – отвечал он, – но телеграф действует еще быстрее. Бельгия под боком, а в Лондоне французского вора находят на пари за двадцать четыре часа. Америка – тоже плохое убежище. Вы для этого достаточно благоразумны. Вы остались в Париже и сказали себе: «Возвращусь-ка я лучше к кассе; а если я и попадусь, то, отсидев три или пять лет в тюрьме, все-таки по выходе буду богат». Очень многие люди, сударь, жертвовали пятью годами своей жизни из-за трехсот пятидесяти тысяч франков.

Проспер подумал, точно желая на это возражать.

– Господин следователь, – обратился он к Партижану. – Есть одна маленькая подробность, о которой я впопыхах забыл упомянуть. Она пришла мне сейчас на память и может послужить мне в защиту.

– Говорите.

– Деньги из банка принес мне артельщик, которого мы туда посылаем всегда. Мне было некогда, и я собирался уже уходить, когда он пришел с деньгами. Я уверен, отлично помню, что прятал деньги именно при нем. Ах, если бы он это заметил! Во всяком случае, я ушел из кассы раньше, чем он.

– Отлично, – сказал Партижан. – Мы его допросим. А теперь отправляйтесь в тюрьму, и предупреждаю вас: подумайте!

Проспера увели, а Партижан поехал в больницу, где лежал артельщик Антонин, так некстати сломавший себе ногу. Он тяжко страдал, но все-таки мог давать ответы. Партижан подсел к его кровати, а Сиго со своими бумагами поместился у маленького столика.

– Мой друг, – обратился следователь к Антонину, – чувствуете ли вы себя настолько хорошо, чтобы давать мне показания?

– Так точно, сударь.

– Это вы были посланы в банк за теми тремястами пятьюдесятью тысячами франков, которые после исчезли?

– Так точно.

– В котором часу вы вернулись?

– Довольно поздно. Было уже пять часов, когда я вернулся к себе в банкирскую контору.

– Не припомните ли вы, что сделал господин Бертоми, когда вы вручили ему деньги? Не старайтесь отвечать сразу, припомните хорошенько…

– Позвольте… Мне припоминается, что сначала он сосчитал деньги, потом разделил их на четыре пакета, затем положил в кассу, а потом… потом он запер кассу, и… да, да… я отлично это помню… он ушел!

– Вы это твердо помните? – спросил его судебный следователь.

– Твердо!.. Да я дам голову на отсечение!

Трудно было настаивать на более точном ответе, и Партижан счел возможным оставить больного в покое.

– Вот это так важно! – говорил он дорогой Сиго. – Это очень, очень ценное показание!

Глава VI

Номера «Архистратига» на набережной Сен-Мишель, куда скрылась