Далия Трускиновская - Корзинка с бриллиантами

— Понятно, понятно… Сейчас я тебе кое-что объясню. Думаю, ты поймешь, хотя и хлебнула больше нормы. Галина Кремовская — вдова Юрия Кремовского. Это имя тебе что-то говорит?

Я пожала плечами.

— Да-а… Юрий Кремовский — сын дрессировщика Андрея Кремовского. А Андрей Кремовский — сын клоуна Вацлава Кремовского и наездницы Марии Пушковой, она же — мисс Элен. Династия, понимаешь? И богатейшая династия! Мисс Элен выезжала на манеж на чистокровном жеребце, который стоил больше, чем весь цирк, а на шее у нее было бриллиантовое колье, еще дороже этого жеребца, ясно?

— Неплохо тогда зарабатывали в цирке, — прокомментировала я и с тонким намеком смерила Гаврилова взглядом. Его выгоревшая рубашка на кнопках, старые джинсы, какие-то пегие туфли прямо-таки вопили о финансовом крахе. Но он не понял тонкого намека.

— Колье, дурочка, ей подарили… До того, как выйти за Кремовского, она состояла на содержании у богатого купца. Вот как-нибудь попроси дядю Вахтанга, он все эти легенды знает, он расскажет! Откуда взялся Вацлав Кремовский — врать не стану, не скажу. Но все богатство этой семьи началось, видимо, с бриллиантов мисс Элен. Тогда детей рожали помногу, приходилось давать дочерям приданое, опять же революция… Но у Юрия Кремовского было немного побрякушек. Только он увлекался старинным фарфором и все на него тратил. Я был у него дома и видел коллекцию.

— Ну и как? — заинтересовалась я.

— А черт его знает… Не понял я, зачем это нужно. В общем, деньги у Кремовского водились, и когда он женился на Галине, он ее одел с ног до головы и обвешал золотом. А было ему тогда пятьдесят пять лет, а Галине… Да, тридцати, наверно, еще не было. Она тогда была — ноль без палочки, брату ассистировала, а брат у нее — эквилибрист. Ты, может, знаешь — Брагин?

Брагина я не знала.

— Кремовский бросил семью, а это у него была, по-моему, уже третья семья, и женился на Галине. Стал из нее человека делать. Ввел в номер. Потом, правда, хлебнула она горя, когда он стал болеть. Пришлось подавать дедушке тапочки… Кремовский умер, а ей — чуть за сорок, не молодость. Тогда мы все и познакомились. Да… Валерик не растерялся. Надо было видеть, как он ее на руках по цирку носил…

— Он и теперь на руках ее носит, — сказала я. — Когда восьмое марта отмечали, носил…

— Вот видишь… Она расцвела. Забрала его из джигитов, оформила к себе. А тут, откуда ни возьмись, Сашка Кремон, и ну права качать! Сашка, видишь ли, сын Кремовского то ли от первого, то ли от второго брака. Других детей у старика вроде бы не было. Вдовы — старухи, им не до сокровищ, а Сашка сообразил, что имеет на них не меньше прав, чем Галина.

— Но почему он Кремон?

— Потому что, когда отец женился на Галине, все они жутко переругались. Сашка как раз выпускался, вот и отказался работать под фамилией Кремовский. Придумал такой вариант… И чтобы дурацких вопросов не было — мол, это который Кремовский. Это он правильно сделал. Сашке тогда было… восемнадцать?.. Он несколько лет приставал к ней с этими фамильными бриллиантами, она его посылала на фиг. А теперь у него сын готовит номер, дочь на машине в дерево въехала, жена болеет. Словом, на днях я видел возле цирка человека, очень похожего на Кремона. Думаю, что он и был. Вот он вполне мог прибрать к рукам коробку с камушками. Теперь тебе ясно, почему я так тебя расспрашивал?

— Ясно, только не надо было меня поить коньяком, — ответила я. — Теперь я от него как-то странно соображаю. Хочу сказать что-то умное, а оно потерялось… В ваших рассуждениях есть ошибка, товарищ Гаврилов, я это чувствую… только она потерялась…

— Жаль, — сказал Гаврилов. — А ты поищи.

— Сейчас… Вообще я, наверно, пойду, — тут я представила себе, как мать меня обнюхает и учует коньяк, и мне стало жутко. — Нет, я не могу идти, меня из дому выгонят…

Я попыталась сообразить, что хуже — прийти ночевать пьяной или вообще не являться. Соображать не получалось. А спать зато хотелось потрясающе. И тут я нашла ошибку!

— Зачем Кремону прятать коробку в бочку?! — торжествующе спросила я. — Почему он не унес ее с собой? Вот, а теперь можно я просто посижу и помолчу?..

Я прислонилась к стенке, и мне стало так хорошо, так хорошо… И тут Гаврилов все испортил. У него прямо в номере была раковина с краном, и он провел по моему лицу мокрой рукой!

— Проснулась? А теперь слушай дальше. Я не думаю, что Кремон ночью шастал по цирку, как привидение. Для этого у него есть дядя Вахтанг. А дядя Вахтанг, кстати, тоже подозревается в воровстве. Потому он так сцепился с Любаней — его же тоже допрашивали. И если бы кто-то видел, как он ночью возле цирка беседует с Кремоном, — тяжко бы ему пришлось.

— Но я все равно не понимаю — при чем здесь дядя Вахтанг?

— Да он же работал с Кремовским! Сашка у него на руках вырос!

— А-а… Значит, дядя Вахтанг по просьбе Кремона открыл гримерную, взял коробку и спрятал ее в цирке, чтобы потом отдать этому Кремону? А почему он не отдал ее сразу?

— Ты же сама сказала, что Кремон уехал на автобусе!

— Во-первых, я же не знаю, кто это был — Кремон или не Кремон! А во-вторых… все равно тут что-то не так… И зря вы меня увели из цирка! Надо было просто взять в гримерке коробку, и никаких Кремонов…

— Помешалась ты на этой коробке, — сердито сказал Гаврилов. — Я тебе полночи толкую, что Кремовские не инсценировали кражу, а ты все еще пытаешься искать у них коробку!

— Это все потому, что вы меня не дослушали до конца! — наконец меня осенило, в чем дело. — Вы же не знаете, куда я дела коробку с этими блестяшками!

Тут Гаврилов уставился на меня диким взором. И я поняла — он действительно не слышал, что я ему толковала. Он был так увлечен своей идеей насчет Кремовского, Кремона и Вахтанга, что в голове у него образовался барьер, и никакая новая информация через этот барьер никак не могла перепрыгнуть! А мне вдруг расхотелось спать и голова внезапно стала ясная, и я поняла, почему писатели и артисты пьют коньяк!

— Ты хочешь сказать, что сперва потеряла сережку в шорной, а потом отдала все остальное Кремовской? — чуть ли не заикаясь, спросил Гаврилов.

— Ну да!

— Но почему так? Почему об этом никто не знал?

— Потому что я эту коробку подбросила…

— Ты точно дура ненормальная! — рассвирепел Гаврилов. — Кремовскую понять нетрудно — она ждет, пока смоется Кремон, потому что, пока он здесь, камушки в опасности. И винить его трудно — он же тоже наследник Кремовского! Тебе нужно было отдать ей коробку при свидетелях! Враг бы так Любаню не подставил, как ты!

— Я не могла при свидетелях!..

Делать нечего — мне пришлось рассказать ему и про корзинку с бриллиантами…

От этого был один прок — Гаврилов остыл к своей следовательской версии. По крайней мере, больше он Кремона не вспоминал. А на меня, наоборот, напала эта лихорадка.

Я понимаю Гаврилова — до разговора со мной у него действительно все было, как пишут в сказках тысячи и одной ночи — «стройно и соразмерно». Он же не знал про бочку! А я теперь знала уже довольно много. И у нас получился классический разговор двух глухих.

— Надо быть такой идиоткой, — костерил меня Гаврилов за корзинку, — надо быть такой растяпой!..

— На крышу выходят шесть окон, — талдычила я. — Это гримерки Кремовских, Буйковых, Мухаммедовых, Костанди, Яшкина… и чья еще?

— Неужели трудно было подойти к кому-нибудь старше и умнее себя? Неужели ты, дуреха стоеросовая, не догадывалась, какую глупость делала?

— Только человек, чья гримерка выходит на крышу гаража, мог ночью залезть к Кремовским, потом к себе, открыть своим ключом дверь и спуститься в конюшню!

— Завтра же утром я беру тебя за руку и веду к следователю!

— А я не пойду!

— Как это не пойдешь? Пойдешь, как миленькая! И все расскажешь — и про коробку, и про корзинку!

— А дулю тебе! — вконец обнаглела я. На Светкином примере я поняла, что пьяной женщине все прощается. — А я ничего не говорила ни про коробку, ни про корзинку! Меня затащили в гостиницу, меня напоили коньяком — мало ли что за чушь я несла!

— А что я поймал тебя в цирке?

— А кто видел, что это — я? Дядя Вахтанг отвернулся!

— Тьфу, черт!

Я не думала, что когда-нибудь в жизни буду так ругаться с человеком, с мужчиной, наконец. Вся беда в том, что и он, и я хлебнули коньяка и не понимали простых вещей. Наконец наша склока стала понемногу угасать, да и в сон меня опять потянуло, и его, наверно, тоже. Мы вяло переругивались, и тут я случайно увидела свои часы. Было четыре. Я сказала ему об этом.

Он призадумался. Оба мы с утра должны были явиться в цирк — он на репетицию, я на свое рабочее место. Выскакивать сейчас на улицу и ловить для меня такси — это был глухой номер. Мы пропрыгали бы до шести утра, а в шесть можно и на трамвае.

И если бы я заявилась сейчас домой, благоухая коньяком, там бы такое было — соседи бы на нас в милицию заявление написали!