Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

Председатель Совета Народных Комиссаров

Н. Ленин (В. Ульянов)».

Не надо объяснять, какие меры приняли уголовный розыск и МЧК после этого письма.

Жаль, что какая-нибудь из наших группировок: солнцевская, таганская, мазуткинская — неважно какая, не тормознула отцов нашей демократии, Горбачева или Ельцина. Думаю, тогда они бы, как и Ленин, заставили милицию и спецслужбы принять самые решительные меры для защиты своих сограждан от уголовников. Впрочем, в отличие от первого большевика, их охраняли покруче.

Письмо Ленина было датировано 25 января. А в ночь на двадцать четвертое Сабан, озверевший от безнаказанности и кокаина, вывел на улицы Москвы два закрытых автомобиля. (Я уже когда-то писал об этом, но, рассказывая о «знаменитом» бандите, невозможно не упомянуть его самое кровавое преступление.)

В ту ночь мела поземка, и постовые мерзли в своих легких шинелях, с нетерпением ожидая конца дежурства.

Внезапно из темноты, слепя фарами, выехал автомобиль.

— Постовой!

Милиционер подошел.

— Как проехать в Оружейный переулок?

Постовой наклонился к машине, чтобы показать дорогу, но прозвучал выстрел.

За одну ночь эта сволочь убила в районе Долгоруковской и Лесной улиц и на Тверской заставе шестнадцать рабочих, одетых в новенькую милицейскую форму.

На следующее утро, как и водится, по городу поползли слухи о таинственных «черных мстителях», убивающих большевиков.

А банда Сабана покинула свою базу в Сокольниках и растворилась в январской Москве.

Тогда за поиски налетчиков взялись опытные московские сыщики Иван Свитков и Казимир Кунцевич. Они знали Сабана по своей прошлой работе в сыскной полиции.

В один прекрасный день на Мясницкой была открыта шикарная валютная контора. Улица эта была местом променада бывших московских биржевых игроков. Они с интересом рассматривали сияющие чистые окна, прекрасную дверь с бронзовой ручкой, суетливых служащих в галстуках и визитках.

А в кабаке на углу Столешникова и Петровки, где в тайных комнатах шла крупная карточная игра, появился молодой и элегантный питерский налетчик Борька Студент.

В Москве уголовники прослышали о том, что именно он взял в Питере банк, в сейфах которого лежали кучи золотых империалов. Борька искал подельников для верного дела. Его свели с Сабаном, и Студент предложил ему взять валютную контору на Мясницкой.

— А что там есть? — заинтересовался Сабан.

— У меня там работает любовница, она сообщит, когда к ним привезут полмиллиона французских франков и три тысячи золотых червонцев.

Сабан оставил Борьке человека для связи.

Наконец, связной сообщил ему, что валюта и ценности доставлены.

Разведчики Сабана побывали в конторе и выяснили, что действительно груз прибыл.

И на этот раз действовали, как обычно: группа захвата врывалась в контору, бойцы прикрытия перекрывали все подходы, шоферы подавали машины.

Борька Студент шел вместе с Сабаном.

Но разведка бандитов не заметила, как за час до начала операции все переулки, подъезды-сквозняки и проходные дворы были блокированы сотрудниками МУРа и МЧК.

Бандиты ворвались в контору, но вместо тихих клерков за барьерами сидели милицейские опера.

Бой был коротким и яростным, но бывают такие непонятные случайности — Сабану удалось уйти из кольца. Банда его была практически уничтожена, а он ушел.

Борька Студент, он же молодой сотрудник МЧК Гусев, погиб в перестрелке.

Любопытно, что ни среди задержанных бандитов, ни среди убитых не нашли военного консультанта банды, бывшего офицера. Задержанные называли только его кличку: «Поручик».

На поиски Сабана были брошены лучшие силы. Облавы волной катились по московским кабакам, тайным притонам и малинам, но поиски пока ничего не давали.

Исчез Сабан из столицы. Исчез с концами.

Выплыл он только в Липецкой губернии, в уездном городе Лебедяни. Там жила его родная сестра с мужем и детьми.

Однажды Сабан увидел из окна, как сестра разговаривает с человеком в милицейской форме. Все, решил он, она меня заложила. Сафонов не знал, что «снегирь» — сосед его сестры и попросил у нее соли.

Сабан был невероятно жесток. Он убил сестру, ее мужа и шестерых детей. Восемь трупов лежали на полу в доме.

На выстрелы сбежалась вся улица. Лебедянские мужики выбили дверь. Сабан отстреливался до последнего патрона. Но его все-таки связали и вытащили на улицу.

В официальных документах сказано, что народ потребовал от милиции прилюдно казнить Сабана, а по другим сведениям — его забили насмерть прямо у дома.

Вот как бывает: не случись Февральская революция, не объяви Керенский амнистию, жил бы Колька Сафонов на каторге, ожидая освобождения. Но история распорядилась иначе. И в ней Сабан оставил свой кровавый след.

* * *

Маленький пузатый паровозик, подаренный мне инженером-путейцем, много лет стоял у меня в комнате на книжной полке. Я смотрел на него и вспоминал осенний счастливый день в сорок четвертом году.

Когда железнодорожный генерал рассказывал мне о таинственной даче с башенкой, где прятался известный московский бандит, мне как-то не хотелось в это верить, уж слишком хороши были осенние Сокольники.

Нынче, при повторном пришествии демократии, появились еще более жестокие бандиты, чем Сабан. Ежедневно телевидение радостно оповещает нас о новых «мокрухах» и коррумпированности госаппарата.

Но ни блатняки, ни чиновники-хапуги нового образца не смогут отнять у нас красоту осени, прекрасные книги, нежную музыку.

А пока мы будем радоваться этому — мы непобедимы.

Ночь перед расстрелом

Его расстреляли осенью 1924 года в гараже на Лубянке. Приводить в исполнение приговор именно там было очень удобно. Во-первых, заводился двигатель грузовика, работавший на бензоспиртовой смеси. Рев его заглушал щелчки револьверных выстрелов. Во-вторых, кровь легко смывалась с бетонного пола. В-третьих, трупы сразу же грузились в бортовую машину.

В те годы расстрел называли по-разному: «прислонить к стенке», «отправить в штаб к Духонину», «разменять» и т.д. Но это был сленг Гражданской войны. Во времена НЭПа говорили: «Его отправили в гараж».

Любимец гулявой Москвы куплетист Кока пел в московском кабаре «Нерыдай»:

А третий был штабс-капитаном,

И был он отправлен в гараж,

А там был наказан наганом,

За Врангеля и шпионаж.

Один из тех, кого расстреляли в то утро, написал в своей исповеди:

«Моральные требования заставляли меня принять непосредственное участие в расстрелах. Я себе сказал: я коммунист, подписываю фактически с полным сознанием своей ответственности смертный приговор врагу рабочего класса, неужели у меня не хватит мужества привести в исполнение этот приговор, я считал недостойным для себя,