Золотое сердце Вавилона - Наталья Николаевна Александрова

аккуратно – вот она, эта лапа, криво пришитая, как будто медведь подрался с другим, большим медведем… А вот на мне длинное платьице в крупных цветах, я помню, как оно мне нравилось…

Я переворачивала страницу за страницей, словно наблюдая со стороны за своей собственной жизнью.

Вот мне шесть лет… семь… восемь…

Я перевернула очередную страницу.

Дальше ничего не было, словно на этом месте моя жизнь оборвалась.

На следующих страницах виднелись следы клея и клочки фотобумаги. То есть здесь тоже были наклеены фотографии, но кто-то их грубо, безжалостно вырвал.

Я пролистала альбом до самого конца, не нашла больше ни одной фотографии, закрыла его и положила обратно в ящик комода.

Что же это значит? Откуда здесь, в этой старой квартире, где я не бывала ни разу в жизни, мои фотографии? Кто была эта женщина, если она так внимательно, так пристально и упорно наблюдала за моей жизнью? Причем не только до восьми лет, но и потом. И отчего все поздние фотографии вырваны из альбома? И почему, черт возьми, я никогда не слышала о существовании этой Валерии Львовны Вальдшнеп?

Тут мой взгляд снова вернулся к шкатулке в пышных темно-красных розах.

Мне по-прежнему было страшновато ее коснуться, словно она скрывала какую-то тайну. Еще более значительную, чем та, которую я нашла под крышкой фотоальбома.

Ну что это, в самом деле!

Зачем прятать голову в песок, как страус? Зачем делать из мухи слона? Что уж такое страшное может прятаться под крышкой этой простенькой деревянной шкатулки?

Я решительно открыла ее – и комнату наполнила негромкая музыка.

Менуэт Боккерини.

Это была музыкальная шкатулка.

Иногда в таких шкатулках прячутся механические балеринки, которые начинают кружиться и крутить фуэте, стоит привести в движение механизм, открыв шкатулку.

Но в этой вместо маленькой балерины прятался игрушечный клоун – крошечный человек в яркой красно-желтой одежде, с грубо размалеванным лицом. Он кружился под музыку Боккерини, исполнял что-то вроде фуэте, подражая своим механическим сестрам – игрушечным балеринкам из других музыкальных шкатулок, но в его движениях была насмешка, грубая, жестокая пародия.

Крышка шкатулки изнутри была зеркальной и состояла из четырех хитро составленных частей, так что танцующий клоун многократно отражался в этих четырех зеркалах. В какой-то момент мне померещилось, что одно из отражений клоуна бросило на меня пристальный, изучающий взгляд.

Я вгляделась в его размалеванное лицо – и по спине пробежали мурашки: красная краска, которой был грубо намазан его рот, показалась незасохшей кровью…

Но не это было самым страшным.

Самым страшным было то, что я начала смутно вспоминать этого клоуна и его пародийный танец.

Когда и где я его могла видеть?

Я прикрыла глаза.

Кажется, это был сон…

Мне тогда было шесть или семь лет. Хотя что это я? Гораздо меньше – четыре или даже три. Не помню, где мы жили, но этот сон я теперь вспомнила удивительно отчетливо и ярко.

Красно-желтый клоун танцует передо мной, кружится на одной ноге, делая странные гипнотические жесты. Его руки кажутся мягкими и гибкими, словно две большие змеи. Он манит меня? Пытается что-то сообщить своими жестами?

Я заворожена, загипнотизирована его танцем, у меня нет своей воли. Я делаю шаг вперед, еще один шаг… вот я уже совсем близко к нему… еще немного – и он дотронется до меня своими мягкими, плавно извивающимися руками. Мне противно даже представить это прикосновение, но вместе с тем оно удивительным образом притягивает меня.

Я разглядываю лицо клоуна.

Оно грубо раскрашено, глаза подведены, контур вокруг рта обведен красной краской…

Нет, это не краска. Это кровь, еще не засохшая кровь капает с губ клоуна…

Я кричу от ужаса… и просыпаюсь.

Или это был не сон?

Менуэт Боккерини затих. Механический клоун сделал еще один поворот вокруг своей оси, сложил руки и опустился, словно умирающий лебедь.

Я поспешно захлопнула шкатулку, глядя перед собой и пытаясь понять, что это было, что за воспоминание всколыхнулось во мне при виде клоуна из музыкальной шкатулки.

Давно забытый сон или что-то совсем другое?

Вдруг у меня за спиной раздался хриплый крик:

– Мардук!

Я вздрогнула и обернулась.

Конечно, это грач кричал в своей клетке.

Он пристально смотрел на меня, склонив голову набок, и мне показалось, что взгляд говорящей птицы похож на взгляд механического клоуна, клоуна с кроваво-красными губами…

– Прекрати, Мардук! – прикрикнула я на грача. – Я теперь буду здесь жить, так что не стоит со мной ссориться!

– Мардук – дурак… – отчетливо проговорил грач.

– Вот здесь я с тобой совершенно согласна! – я усмехнулась. – И вообще, критическое отношение к собственной особе достойно всяческого уважения!

Грач обиженно нахохлился и ушел в свой домик переживать обиду. Точно как муж, подумала я. Когда он воображал, что я проявила к нему недостаточное уважение, ложился на диван, отворачивался лицом к стене и часа два выражал спиной мировую скорбь… Его мамочка тут же начинала суетиться, беспрерывно теребила его, интересуясь, не болит ли что у Витеночка, осторожно щупала его лоб на предмет повышенной температуры и даже интересовалась, был ли у него стул. Честное слово, сама слышала!

Как говорится, помяни черта – а он тут как тут. Не успела я подумать о муже, как зазвонил мой мобильник и на дисплее высветилось до боли знакомое имя.

– Да, Виталик! – проговорила я, стараясь не показать досаду.

– Где ты, Антосик? – проговорил он озабоченно.

– Я… я у подруги.

Я по-прежнему не собиралась ничего ему говорить про загадочную тетку, про ее завещание, про антикварный магазин и квартиру. Может быть, когда-нибудь потом придется это сделать. Когда я буду точно уверена, что квартира моя по закону.

Хотя… кажется, муж имеет право претендовать на мое наследство… Надо бы проконсультироваться у нотариуса Винетутова на этот счет.

– У подруги? – переспросил муж взволнованно. – У какой еще подруги?

– У… у Зои Желудевой, – выдала я первое попавшееся имя.

Не стала ссылаться на Ленку Соловьеву, потому что с него станется ей позвонить. Не то чтобы он мне не доверял, но все же… Имя злодейки Зойки всплыло отчего-то в голове.

– Кто это такая? – в голосе мужа прозвучали подозрительные нотки. – Ты мне никогда о ней не говорила!

Это что-то новенькое! Прежде муж никогда не интересовался моими подругами. Он вообще не интересовался ничем и никем, кроме себя, любимого. Вечно талдычил про свою трактовку образа Базарова и про то, что комиссия из роно высказала ему одобрение.

– Да говорила я! – ответила я как можно небрежнее. – Ты, наверное, просто забыл… мы с ней ходили в