Екатерина Романова - Дамы-козыри

Сидевший в глубине клетки самый крутой и мускулистый оранг немедленно переломил пополам толстую ветку, просунул ее сквозь сетку и попытался дотянуться до Ирины. Едва успев оттащить остолбеневшую от ужаса маму, Винсент радостно сообщил, что она «дико понравилась» примату. Он добавил, что обезьяны в своих симпатиях крайне разборчивы и желание ткнуть Ирину деревяшкой — признак хорошего отношения. Винсент как-то особенно внимательно осмотрел маму. Очевидно, задумался над тем, что такое о его родной маме известно лобастой обезьяне, о чем неизвестно сыну.

Пробираясь дальше, Ирина старалась держаться ближе к центру коридора. За стеклами шла своя, насыщенная событиями жизнь. На ветвях гирляндами висели жуткие змеи, меж искусственных барханов тяжело переваливались с лапы на лапу мрачные вараны, по куче камней с тоской бродил крайне неприятный на вид шакал.

И для каждого из животных у Ириного сына находилось доброе слово. Он всех знал по именам, а те в свою очередь так и тянулись к Винсенту. «Неужели это мой сын?» — с тревогой думала Ирина и проклинала открывателей генетики.

Она подписала все бумаги, какие подсунул руководитель клуба. Сын радостно прыгал, предвкушая многочасовое общение с любимыми существами. Где-то вдалеке взвыли волки и заухала сова. По дороге домой Ирина старалась убедить себя, что ей нравятся животные.

Убедить не удалось.

На следующий день, ровно в десять утра, Таня выходила из станции метро «Улица 1905 года». Через пять минут она толкнула ногой плохо покрашенную дверь, над которой висела запылившаяся вывеска: «Металлоремонт сервис». Сама Таня никогда бы не нашла эту дверь в хитросплетении переулков, но ей объяснил маршрут отец одноклассника ее близнецов. Папаша, с которым Таня познакомилась на родительском собрании, уверял, что старый «чертознай» сумеет даже из иголки сделать трубочку.

Судя по состоянию помещения, умелец знал все о металлах и ремонте, но понятия не имел о сервисе. Клиентам отводилась узенькая сиротская скамеечка перед высокой стойкой. Все пространство за стойкой было завалено причудливыми детальками и заставлено множеством станочков непонятного назначения. На стенах разместилась, наверное, самая большая в Москве коллекция поломанных и починенных зонтиков, навесных замков, портфелей-дипломатов и разнокалиберной кухонной посуды.

— Эй, есть кто-нибудь? — задала Таня обычный в таких случаях вопрос и постучала по стойке. Стойка оказалась покрыта нержавейкой, и Таня, дожидаясь ответа, долго дула на ушибленные пальцы.

Ответа она не дождалась. Гробовое молчание. Лишь когда за пыльным окном громыхал трамвай, тихо позвякивали развешанные на деревянном щите в строгом порядке сотни ключиков, ключей и ключищ.

Тане пришлось повторить операцию с постукиванием. Сначала она использовала один из зонтиков, а когда это не помогло, пустила в ход массивный разводной ключ. Оглушительный грохот мог разбудить сто мертвых мастеров по металлу, но появился один. Увидев его, Таня засомневалась в правильности своего выбора.

Признаки тяжелого похмелья у всех страдальцев проявляются одинаково, но у каждого есть особенность, свойственная ему одному. В данном случае у мастера был полный набор: трясущиеся руки, покрытые пятнами от ожогов кислотой и въевшимися в кожу опилками всех сортов металла; слезящиеся глаза, сохранившие умное собачье выражение; кошмарный запах, мгновенно распространившийся при его появлении и заставивший Таню отшатнуться.

— Что угодно, сударыня? — неожиданно певучим голосом вопросил мастер, держась за косяк. — Чем могу? Не томите, у меня еще масса дел.

Мастер имел заурядное обличье: лет пятьдесят-шестьдесят, плохо побрит, морщинистое лицо, потрепанные брюки, рубашка в полосочку, старенькие очки. Неожиданными в ансамбле оказались синий в красную крапинку замасленный галстук и очень чистый платочек в нагрудном кармане синего ситцевого халата, подпоясанного желтым витым шнуром с огромной кистью. Последний явно был срезан с большого красного знамени.

За приоткрытой дверью Таня разглядела разложенную на газетке простую русскую закуску и бутылку водки с чересчур яркой этикеткой, которая свидетельствовала о низком качестве продукта.

— У меня есть заказ, — с трудом произнесла Таня, стараясь дышать через нос. — Мне нужно сделать три ключа. Не простых ключа.

— У меня масса заказов. Огромная масса, — сухо отрезал мастер. — Приходите после обеда.

Он собрался уйти, но не тут-то было. Мастер просто не знал, с кем столкнулся.

— Обед? Так он уже вроде начался, — спокойно заметила Таня. — Что там у вас на «Московском комсомольце»? Колбаска недоваренная и сырок переплавленный? Выслушайте меня и, если договоримся, пообедаете, как человек.

Если бы кто-то и захотел сегодня здесь починить внезапно отвалившийся хромированный уголок от портфеля, то об этой затее мог сразу забыть. После Таниных слов дверь крепко заперли, а в окне сквозь паутину теперь просматривалась табличка: «Материала нет. Уехал на склад». В это время Таня сидела с мастером у верстака в его «кабинете». Между тисками и набором рашпилей лежала копченая курочка, голландский сыр со слезой, зелень с ближайшего рынка и баночка маринованных селедок (не исландских, сладеньких, нет, а настоящих, пряного посола). На полу стояла картонная коробка с пивом «Старопрамен», которой периодически кланялись и мастер, и Таня, постепенно опустошая содержимое. Бутылки они аккуратно возвращали на место.

— Слепки с ключей, милая, только кажутся делом простым и незамысловатым. А поди ж ты, не всем удается. Меня еще дед мой учил слесарному искусству. Когда я попробовал сам сделать слепок и для этого использовал пластилин из детского набора, он выкинул этот пластилин на помойку и мне тумаков надавал. «Если хочешь, говорит, заниматься художественной лепкой, убирайся с глаз моих. А если нет — учись, пока я жив, подлец». И научил ведь! Какие ключи делать приходилось! Ты и представить, мать, не можешь, до чего рассеянный народ попадается. Ключи теряют, чуть не под килограмм весом.

Михал Ефимыч (так он предложил его называть) отхлебнул солидный глоток пивка и продолжил:

— Перед смертью дед мне рецепт замазки дал, той самой, для слепков. Смотри сюда.

Мастер стряхнул с рук остатки куриной кожи, тщательно протер ладони тряпочкой и извлек из глубины чугунного ящика, вмурованного в стену, несколько продолговатых плоских коробочек.

— Под крышкой замазка и на донышке замазка. А с одной стороны стеночка откидывается. Открываешь коробочку, откидываешь стеночку, берешь ключ… Вот так! Прикладываешь одной стороной к донышку, чтобы весь в замазку ушел. Переворачиваешь — и на крышку. Ключ вынул, протер аккуратно и коробочку закрыл. Видишь здесь щеколду крохотную? Ее обязательно передвинуть, чтобы, храни Господь, коробочка не открылась.

— Но по слепку ключ получится точно как настоящий?

— Смотря для чего нужно, — сощурился мастер. — Если хочешь ключи только похожими сварганить, то особо стараться и не следует. Если точная копия нужна — нужно очень аккуратно слепки делать. А лучше всего, конечно, если сами ключи мне принесешь. Или замок. Тогда фирма качество гарантирует.

— Не получится. Не выйдет, — с сожалением произнесла Таня. — Рада, но…

— Ваше дело, сударыня, — вежливо отреагировал Михаил Ефимович. — Нас это не касается. Держи коробки! Смотри не потеряй! Цена за работу тебе известна.

Таня кивнула. Цена приличная, но приемлемая. Михаил Ефимович явно не собирался сколачивать большой капитал и жил сегодняшним днем. Когда Таня уходила, мастер, запирая за нею дверь, напевал себе под нос что-то бодрое. Его рабочий день плавно переходил в выходной.

Но наибольшие переживания выпали на долю тихой Алены. Вчера, узнав, что от нее требуется, она живо согласилась, захваченная волной общего энтузиазма. Ночью, одна, она еще раз пережила подробности плана и откровенно струсила. Ее била дрожь, и она до утра бродила по комнате, не в силах успокоиться. Подруги застали ее в состоянии близком к обморочному.

— Я не смогу, — шептала Алена, комкая в руке предпоследний сухой платочек из дюжины. — Здесь что-то не так… Неправильно, не по-доброму…

— Испортили тебя в университете, — жалеючи протянула Таня. — До чего доводит злоупотребление гуманитарными предметами! После продолжительного чтения классиков немецкого романтизма и французской сентиментальной лирики человек лишается всякого права на ответственные решения. За него их должны принимать другие. Алена! Ты должна слушаться нас. Тебя самой сейчас вообще нет. Мы только приступили к работе над твоим будущим образом. Это как в эксперименте. Имеется четко поставленная цель, определен ход реакции, подготовлены компоненты, готовы исполнители и подопытные. И, как в настоящем эксперименте большой химии, подопытные находятся в полнейшем неведении относительно того, какая участь им уготована. Это я про Володьку.