Фредерик Форсайт - Призрак Манхэттена

На борту La Lorraine пассажиры первого класса стали покидать свои каюты и явно наслаждались величественным видом, но пока не сходили на берег, ожидая окончания этих церемоний. Я видел выглядывающие из нижних иллюминаторов лица пассажиров третьего и четвертого классов, которые пытались разглядеть, что же происходит.

Без нескольких минут десять на палубе La Lorraine загомонили, потому что стало видно, что показавшиеся на палубе капитан и старшие офицеры, окружив женскую фигурку, сопровождают её к бортам. После сердечных прощаний со своими французскими соотечественниками мадам де Шаньи начала свой спуск по трапу, чтобы впервые ступить на американскую землю. Там её уже ожидал мистер Оскар Хаммерштейн, владеющий и управляющий Манхэттенской Оперой, чья настойчивая целеустремлённость заставила виконтессу и Нелли Мелбу пересечь Атлантику, чтобы спеть для нас.

Старомодным жестом, какой уже нечасто увидишь в нашем современном обществе, он поклонился и поцеловал её протянутую руку. По пирсу пронёсся громкое «о-о-о!», и послышался свист портовых рабочих, сидящих на подъёмниках, но настроение царило скорее радостное, чем издевательское, и жест был встречен громом аплодисментов – они исходили от группы шёлковых цилиндров, собравшихся вокруг помоста.

Вступив на красный ковёр, мадам де Шаньи повернулась и под руку с мистером Хаммерштейном последовала к помосту, причём проделала она это с тем поразительным изяществом, которое обеспечило бы ей пост мэра вместо МакКлеллана; она помахала и улыбнулась лучезарной улыбкой докерам, торчащим наверху портовых кранов и свешивающимся с них. Они ответили ей ещё более громким свистом, на этот раз восхищённым. Поскольку никто из них никогда не слышал, как она поёт, этот жест пришёлся как нельзя более к месту.

Благодаря моему сильному биноклю я мог из окна хорошо разглядеть леди. В свои тридцать два года она была красивой, подтянутой и миниатюрной. Всем было известно, что поклонники оперы удивлялись, как это подобный голос мог быть оправлен в столь изящную хрупкую рамку. Несмотря на то, что температура воздуха на солнце едва достигала нуля градусов, она от шеи до лодыжек была затянута в плотно облегающее вверху бархатное пальто вино-красного цвета «Бургунди», отделанное у ворота мехом норки; тем же мехом были оторочены манжеты и подол, а на голове у неё была круглая казацкая шапочка-«кубанка», окаймлённая всё тем же мехом. Её волосы были собраны на затылке в красивый шиньон. Да, нью-йоркским модницам придётся поволноваться, когда эта леди будет прогуливаться по Peacock Alley.

За ней следовала её удивительно немногочисленная и несуетливая свита: её личная горничная и бывшая коллега мадмуазель Жири, двое секретарей, которые занимаются её корреспонденцией и организацией поездок, её сын Пьер, симпатичный мальчик лет двенадцати, вместе со своим учителем, ирландским священником в чёрной сутане и широкополой шляпе, тоже довольно молодо выглядящим, с открытой и приятной улыбкой.

Леди взошла на помост, и мэр МакКлеллан по-американски пожал её руку и принялся за свои официальные приветствия, которые он уже через десять дней повторит для австралийки Нелли Мелба. Но если и были какие-то опасения, что мадам де Шаньи может не понять сказанного, то страхи вскоре рассеялись. Ей не потребовался перевод, и когда мэр закончил речь, она выступила вперёд и поблагодарила всех нас в самой любезной манере по-английски, с очаровательным французским акцентом.

Всё, что она говорила, и удивляло и льстило. После её слов благодарности мэру и городу она подтвердила, что её ангажемент будет длиться всего лишь неделю, и что она будет выступать в новой постановке в Манхэттенской Опере, и что это опера, совершенно новая, неизвестного американского композитора и ранее нигде не исполнялась.

Затем она раскрыла нам новые подробности. Действие оперы разворачивалось во время Гражданской войны, и опера называлась «Ангел Шилоха», речь в ней шла о борьбе между любовью и долгом, а действующими лицами были красавица-южанка и офицер-северянин, в которого она влюбилась. Мадам де Шаньи должна была исполнять партию Юджинии Деларю. Она добавила, что она читала либретто и видела партитуру в Париже, написанными от руки, и именно чистая красота произведения заставили её изменить её маршрут и пересечь Атлантику. Конечно, смысл её слов подразумевал, что деньги в её решении не играли никакой роли – явный укол в сторону Нелли Мелба.

Рабочие, сидящие на верхотуре вокруг пирса, во всё продолжение её речи хранили молчание, а потом радостно загалдели и засвистели, что выглядело бы невежливо, если бы не выражало так явно их восхищения. Она снова помахала им и направилась к лестнице, чтобы, спустившись вниз, сесть в поджидавший её экипаж.

В этот самый момент в дотоле безупречно организованной и проходившей без сучка и задоринки церемонии произошли две вещи, которые явно не входили в первоначальный сценарий. Первая была весьма загадочной, и её свидетелями стали немногие, а вторая вызвала рёв одобрения.

Пока она говорила, я по какой-то причине отвёл взгляд от помоста и увидел, что на крыше большого склада, находившегося как раз напротив меня, стоит странная фигура. Это был мужчина, который стоял неподвижно, уставившись вниз. На нём была широкополая шляпа и плащ, который струился вокруг него на ветру. В этой одинокой фигуре было нечто странное и смутно зловещее – в том, как он стоял высоко над нами и смотрел на леди из Франции, пока она говорила. Как он попал туда никем не замеченный? Что он делал? Почему он не был с остальной толпой?

Я навёл фокус своего бинокля на него. Наверное, он заметил отблеск на линзах, потому что внезапно поднял голову и уставился на меня. И тогда я увидел, что на нём была маска, и в течение нескольких секунд мне казалось, что он смотрит на меня с яростью через её прорези. Я услышал, как кричат несколько докеров, по-прежнему торчащих на холодной стали подъёмников, и увидел, как они показывают пальцами. Но к тому времени, как внизу стали поглядывать наверх, этот странный человек исчез с невозможной быстротой. Одну секунду он был там, а в следующую секунду горизонт стал абсолютно чист. Он исчез, словно его там никогда не было.

Несколько секунд спустя после этого холодящего душу исчезновения неприятное впечатление было развеяно громом аплодисментов и смехом. Мадам де Шаньи появилась с обратной стороны подмостков и уже подходила к экипажу с ливрейными лакеями, приготовленному для неё мистером Хаммерштейном. Мэр и отцы города следовали за нею, и все увидели, что между их гостьей и экипажем, за красным ковром, растекалась грязная лужа тающего снега, явно оставшаяся после вчерашнего снегопада.

Крепкие мужские ботинки легко преодолели бы это препятствие, но изящные туфельки французской аристократки? Полиция Нью-Йорка стояла и в ужасе глазела на эту лужу, но ничего не предпринимала. Затем я увидел, как молодой человек перепрыгнул через барьер, отгораживающий прессу. На нём было собственное пальто, но через руку было перекинуто ещё что-то, что оказалось большим вечерним плащом. Он бросил его в грязную жижу между оперной звездой и открытой дверцей её экипажа. Леди улыбнулась лучезарной улыбкой, ступила на плащ и через две секунды была уже в своём экипаже, а кучер закрывал за ней дверцу.

Молодой человек поднял свой мокрый испачканный грязью плащ и обменялся несколькими словами с лицом, выглядывающим из окошка экипажа, прежде чем экипаж отъехал. Мэр МакКлеллан похлопал молодого человека по спине, и я убедился, что это был мой собственный молодой коллега из моей газеты.

Всё хорошо, как говорится, что хорошо кончается, и приветствия Нью-Йорком леди из Парижа прошли очень хорошо. Теперь её устроили в самом лучшем номере «Уолдорф-Астории», и её ждёт пять дней репетиций и забот о собственном голосе, прежде чем она, без сомнения с триумфом, дебютирует в Манхэттенской Опере 3 декабря.

А тем временем, как я подозреваю, один мой молодой коллега из нашей редакции будет объяснять всем и каждому, что дух сэра Уолтера Райли всё ещё жив.

9

Предложение Чолли Блума

Бар Луи, угол Пятой авеню и 28-й улицы, Нью-Йорк, 29 ноября 1906

Я когда-нибудь говорил вам, ребята, что работа репортёра в Нью-Йорке – лучшая работа в мире? Я говорил? Ну, тогда извините меня, я снова это скажу. В любом случае, вам придётся меня извинить, потому что угощаю я. Барни, ещё по кружке пива всем.

Напоминаю вам. У вас должен быть нюх, энергия, изобретательность, достигающая практически уровня гениальности, и именно поэтому я говорю, что эта работа самая лучшая. Ну вот возьмём то, что случилось вчера. Кто-нибудь из вас был вчера утром на 42-м пирсе? Вам следовало бы там быть. Что за зрелище, что за событие! Вы читали утренний выпуск American? Молодец, Гарри, по крайней мере, хоть кто-то читает здесь приличную газету, хотя ты и работаешь на Post…