Голова на серебряном блюде - Содзи Симада

В сорок первом в Шанхае высадилась японская армия. «Хун Юаньшэн» был захвачен, а Ральф и его отец исчезли. Своим детским умом я думал, что их постигла небесная кара и сам Бог пожелал уничтожить эту обитель разврата. Однако мое положение не слишком изменилось. Гостей-китайцев сменили японские офицеры, только и всего.

Передвигаться я мог лишь на инвалидной коляске. Я был по-настоящему счастлив, когда у меня появилась коляска, которой я мог управлять самостоятельно. Но пользоваться лестницей я в ней не мог.

Однажды утром я увидел, как небо на востоке ярко озарилось. «Лежала мертвая тишина, как будто на несколько секунд солнце померкло», – кажется, так это описывал Баллард в своей книге. Я тоже наблюдал эту картину, только из сада «Хун Юаньшэна».

То был взрыв атомной бомбы в Нагасаки, предвещавший скорый конец войны. После капитуляции японцы покинули «Хун Юаньшэн». Дух декадентства в Шанхае бесследно пропал – остались лишь страшный хаос, нищета и разруха. Теперь «Хун Юаньшэн» взяла под контроль американская армия, однако проституток в нем уже не было. Ральф с отцом так и не вернулись.

Я попросил знакомого американского офицера помочь мне перебраться в Лос-Анджелес. Там, благодаря его хлопотам, я заполучил протезы новейшей модели. Однако они были совсем не такими удобными, как сегодня, и ходить в них было попросту невозможно. Единственное, что в них можно было делать, – это стоять, опираясь на палку. Они скорее предназначались для тех, кто потерял одну ногу, поэтому я продолжал жить в коляске.

Как инвалид, я не мог устроиться в Лос-Анджелесе на постоянную работу, так что был готов заниматься чем угодно. Не хочу вспоминать об этих эпизодах и тем более досаждать вам слезливыми историями.

Однако во второй половине восьмидесятых медицинские технологии в Америке развились настолько, что появились протезы с микропроцессором, позволяющие ходить. С пятидесятых до начала восьмидесятых я сидел в инвалидном кресле и только в пожилом возрасте наконец-то снова почувствовал себя человеком.

Дело было весной пятьдесят пятого года, которая никогда не сотрется из моей памяти. Совершенно случайно я снова встретил Ральфа в «Метро-Голдвин-Майер». В первый раз это произошло на выездных съемках мюзикла «Высшее общество». В те годы танцевальные фильмы были все еще популярны, а Ральф с его репутацией лучшего в Шанхае танцора стал ведущим хореографом Голливуда.

Последний раз я видел его в сорок первом году, когда ему было около двадцати. Стройный светловолосый юноша превратился в чуть полноватого мужчину, однако мне хватило секунды, чтобы его узнать. В ту пору его глаза временами загорались все тем же безжалостным блеском, что и в подростковые годы. Лишь сейчас, когда он состарился, я перестал замечать это за ним.

Я аккуратно поспрашивал окружающих о его прошлом и убедился в том, что это действительно был Ральф. Только вот он сменил имя и теперь звался Ларри Говардом.

Как ни странно, Ларри не узнал во мне Юйлиня. Он так и не понял, что я был тем самым китайским мальчиком, которому он отрезал ноги и половой орган, заставив испытать чудовищные страдания и стыд. Именно это поразило меня больше всего. «Неужели у меня настолько изменилась внешность?» – размышлял я. Возможно, на моем лице отпечатались все невзгоды, выпавшие на мою долю, – в совокупности их хватило бы на жизнь нескольких человек. Однако больше всего на мне сказались не они, а кастрация. За минувшие четырнадцать лет я превратился в совершенно бесполое существо, в облике которого уже не угадывался прежний китайский мальчишка.

Интерес к Китаю пробудился у американских киношников еще до «Шанхайской девушки» и фильма «Любовь – самая великолепная вещь на свете»[64]. По иронии судьбы мы с Ларри частенько работали вместе. Как-то раз он подошел ко мне и сказал: «Ты ведь китаец, да? Я родился и вырос в Шанхае, так что много знаю про Китай. А ты откуда родом?» «Из Гонконга», – ответил я, даже не подумав. С тех пор я стал выдавать себя за гонконгского гримера. Но если так подумать, то для моей карьеры это было даже неплохо, поскольку Гонконг славился своими фильмами о боевых искусствах[65].

Думаю, окружающие считали нас с Ларри успешными людьми. В те годы если тебя привлекали к съемкам голливудских фильмов, то, значит, дела у тебя шли очень и очень неплохо. Мы оба обзавелись домами в Беверли-Хиллз. Из-за происхождения мне было сложно купить там дом, но Ларри сделал все возможное, чтобы подсобить мне. В тот момент я заподозрил, что он догадался, кто я такой, и теперь пытается искупить вину. Но нет, Ларри совершенно забыл обо мне. Возможно, то, что тогда он сделал со мной, было для него каким-то обыденным эпизодом, как если б он оторвал лапки кузнечику или выдернул крылышки у цикады.

Я сам больше, чем кто-либо другой, хотел забыть о случившемся и избавиться от ненависти к Ларри. Он и впрямь был добр ко мне, и мы на самом деле стали близки. Я всей душой хотел довериться ему. Если б только не наше прошлое…

Однако то, что он сделал с моим телом, определило всю мою дальнейшую жизнь. Помимо того, что я потерял ноги, я не мог жениться и завести детей. От этого мне было особенно тяжело, ведь я их очень люблю. Ларри познакомился с прекрасной женщиной и создал с ней крепкую семью. Я же, за неимением другого варианта, усыновил ребенка.

Но тяжелее всего были походы в туалет. Всякий раз, справляя нужду, я с ненавистью думаю о Ларри. Не хочется об этом говорить, но в Китае есть выражение «вонять как евнух». Все дело в том, что у мужчин лишение гениталий влечет за собой такую проблему, как недержание мочи. Люди даже не подозревают, что я постоянно нервничаю… Каждый день был для меня испытанием. Сколько раз я роптал на небо и спрашивал Бога, за что он назначил мне такую ужасную судьбу. Мне правда хотелось убить Ларри, тем более что телу становилось все тяжелее. Боли, мучившие меня изо дня в день, не давали мне забыть о нашем общем прошлом.

Но вот что странно: хотя не проходило ни дня, чтобы я не задумывался об убийстве Ларри, он в то же время вызывал во мне симпатию. Наверное, те парадоксальные чувства, которые я к нему испытывал, способны понять только евнухи. Они ведь и сами создания, полные противоречий.

Но убить его я не мог. С таким здоровьем я вряд ли смог бы благополучно скрыться с места преступления. Так и прошли эти несколько десятков лет жизни в нескольких ярдах от моего близкого друга и одновременно заклятого врага.

На пороге старости мы оба отошли от дел. Все эти годы я ждал возможности убить Ларри. Но в конце концов такого шанса не представилось, и я уже смирился, что покину этот мир, так и не отомстив ему. «Такова воля Всевышнего», – уверял я себя.

И тут к нам внезапно пожаловала звезда с Востока. Интерес к киномюзиклам вновь оживился. Двух пенсионеров, сидящих дома без дела, приглашают на съемки у Мертвого моря.

Я долго раздумывал. Просто лишить Ларри жизни не имело никакого смысла. Нет, он обязательно должен был знать, за что я его убиваю. И лучше всего для этого подходила вода, ведь он сам хотел превратить меня в русалку… Почему, вы думаете, я предложил Леоне снимать фильм здесь? Да потому что в Израиле существует единственное море во всем огромном мире, где я мог бы плавать без ног. Забавно, да? Из меня сделали морское существо, но я утонул бы в любом море, кроме Мертвого.

В ту ночь мы вместе с Ларри покачивались на воде позади дворца. Было полнолуние, поэтому мы хорошо видели друг друга даже без фонарей. В руке я крепко сжимал пластиковый пакет с пистолетом. Внезапно я сказал:

– Ларри, знаешь, как по-китайски будет «русалка»?

Ларри не знал. Точнее, не знать он не мог, но язык уже совсем забыл.

– Нет, –